Полка. История русской поэзии - Коллектив авторов -- Филология

авторов, как супруги Олег Пащенко (р. 1971) и Янина Вишневская (р. 1970), а также Олег Шатыбелко (р. 1968) и Станислава Могилёва (р. 1983). Все эти поэты проблематизируют в стихах категории органического и неорганического, человеческого и монструозного, дискретного и непрерывного. Следующее поколение продолжает эти эксперименты. Так, Ростислав Амелин (р. 1993) в сборнике «Ключ от башни. Русская готика» работает с поэтикой алгоритма, компьютерной игры, а в следующей книге, «Мегалополис Олос», создаёт целую научно-фантастическую утопию в стихах. Образы технотронного будущего и вынужденного симбиоза с ним человека, будь то на уровне «харда» или «софта», — частая примета поэзии Анны Гринки (р. 1989) и Екатерины Деришевой (р. 1994):

эту боль уже ничто не берёт

да и она сама никого не берёт

в сторонке сидит

и каждый подходит, немного

тащит деталек из брюха её

она из движения, из раскалённых мышц

вбитых в железо, бегут шестерёнки

оставляя на месте давленый механизм

и она без глаз, но поглядывает вниз

и хочет уметь в землю

Анна Гринка

комната

вывернутая наизнанку

вытряхивает из [systems memory]

крошки смеха и грусти

извлекает корень неосознанного влияния

излучающего

чёрный-пречёрный свет

Екатерина Деришева

В подтексте этого симбиоза — скорее риск разлада, который манифестируется на лингвистическом уровне. Показательны здесь экспериментальные вещи Олега Шатыбелко (пишет также под гетеронимом Гала Пушкаренко): его поэзия — пространство постоянных разломов, глитчей, переключение между поэтическими и прозаическими фрагментами. Вирд-поэзия ставит под сомнение саму границу между прозой и поэзией — как это происходит в текстах Дмитрия Герчикова (р. 1996), где прозаические части создают вполне поэтический ритм («Резюме», «День рождения времени», «Заговоры будущего») — ритм невротического и одновременно иронического перформанса, ритм размышлений политизированного прекария. Важным методом оказывается поточное письмо, письмо-производство, вслед за Приговым снимающее вопросы об исключительности, шедевральности текста. Среди примеров — письмо Вадима Банникова (р. 1984) и Виктора Лисина (р. 1992), при этом избранные фрагменты и отдельные тексты не могут передать тотального, поточного ощущения, которое складывается, когда читаешь их подряд помногу.

жираф-осеменитель крайне осторожен

в природе он всегда ждёт сухого сезона когда

обомлевшие от солнца жирафихи

находятся в его распоряжении до

самых верхних веток уже

высохшего кустарника

в котором пауки тоже совсем сухие

ходят по своим делам то есть

их дороги тоньше листа заката

Вадим Банников

Всё вам хиханьки да хаханьки

Всё вам троллинг

да саморазрушения ягодки

а это и правда

сердце моё такое,

грустное и седое

не прекращающее работать

но обещавшее прекратить

в пуховике стоящее

но вы думаете греет тот пуховик?

думаете тепло от него?

нет суки это не так

набит костями он

набит телами

набит коровами изуродованными му

набит петухами изуродованными кукареку

тяжело в нём работать тяжело

хочешь вместо меня?

Виктор Лисин

Такая поэтика принципиально медийна и экстенсивна: она захватывает современные способы коммуникации (и частью поэтического цикла вполне может стать личное сообщение другу или возлюбленной) и внимательна к меметике — от политических лозунгов до ютуб-трендов вроде скибиди-туалетов. Она колеблется между политической заряженностью и освобождающим сюрреализмом.

Павел Арсеньев{378}

Собственно, важнейшая черта поэзии 2010-х, о которой мы уже несколько раз сказали и которую невозможно обойти стороной, — её политизация. С одной стороны, речь идёт о реакции на политические и общественные события. Реакции эти были разнообразны и по содержанию, и по исполнению: в первую очередь литературное сообщество расколол российско-украинский конфликт — сначала в 2014-м, а затем в 2022 году. С другой стороны, речь о проблематизации почти не проговариваемых ранее дискурсов. В 2010-е русская поэзия активно осваивает проблематику идентичности: национальной, сексуальной, гендерной (в соответствии с лозунгом «личное — это политическое»); активно включается в обсуждение социальных «горячих» тем и отчасти это обсуждение формирует, порой встречая возражения критиков. 2010-е — время расцвета феминистской и деколониальной поэтик. Это время расцвета документальной поэзии, которая высвечивает замалчиваемое, исследует девиантное, характеризует типичное, изучает историческое. Здесь нужно отметить, что не существует, за редкими исключениями, сугубо «политических» поэтов, но в 2010-е политика пронизывает ткань поэзии, и есть авторы, для которых это оказывается особенно важным. Политизируется аффект, любовь, секс, быт, тревога — у поэтов в диапазоне от Михаила Айзенберга и Веры Павловой до Станиславы Могилёвой и Фридриха Чернышёва.

Предпосылки новой гражданской лирики закладывались ещё в советской неподцензурной поэзии, противопоставленной официальной, пусть даже либеральной, поэтико-политической риторике (чтобы понять, о чём речь, достаточно сравнить Галича с Евтушенко, Галанскова с Вознесенским или песни Егора Летова с советской эстрадой). Опыт концептуалистов, особенно Пригова, поставил во главу угла недоверие к «готовой», легко ангажируемой речи: даже у поэтов, открыто говорящих о своей ангажированности, таких как Сергей Завьялов (в книге «Советские кантаты») или Кирилл Медведев (в книгах «Всё плохо», «Поход на мэрию», поэме «Жить долго умереть молодым»), лозунг или цитата — прежде всего проблема. Постконцептуалистский опыт оживил личностное и конфессиональное письмо, вернул ему этос ответственности; среди мощных гражданских высказываний 1990–2000-х — стихи Михаила Сухотина и Елены Фанайловой («Они опять за свой Афганистан…»).

Круг левых авторов «Транслита» строил свои поэтики на критическом восприятии концептуализма, на признании того, что ирония и постирония — это действенные, но обоюдоострые модусы говорения; вот, например, как это выражено в программном стихотворении Никиты Сунгатова (р. 1992):

Мы ни в чём не виноваты.

Мы работаем на своих работах,

смотрим свой телевизор,

пьём пиво, иногда ходим в церковь

(вы так много об этом пишете)

и не нуждаемся ни в каком освобождении.

Что вы знаете о нас?

Оставьте, не трогайте.

Наше искусство, наши телесериалы,

наши музеи, наш храм, нашу землю,

нашу родину, наше оружие, нашу войну.

<…>

И даже этот текст,

написанный как бы от нашего имени,

вы заканчиваете словами:

«Но скоро мы все равно вас уничтожим»,

потому что действительно