Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

– Ты чего так вырядился? – удивился Башашкин.

– Чтобы не мялись, – объяснил я и спохватился: на торце чемодана все еще белела бумажка с надписью:

ЮРА ПОЛУЯКОВ – 2 ОТРЯД

Не хватает еще, чтобы Зоя это увидела и снова снисходительно улыбнулась своими ямочками. Нет ничего обиднее девчачьих насмешек. Они, наверное, специально перед зеркалом тренируются, чтобы добиться максимальной концентрации ехидства. Ты и без того сам себе не нравишься, а тут еще разные ухмылочки вслед. В последнее время, кстати, мне опостылела моя фамилия, нелепая какая-то, недоделанная: Полу-я-ков. В детстве, когда я капризничал, соглашаясь съесть только полтарелки супа, Тимофеич хмуро спрашивал:

– В чем дело? Ты половинкин сын, что ли?

Наверное, при получении паспорта, в будущем году, я возьму фамилию Лиды, а вместо Юры (их вокруг как собак нерезаных!) можно стать Георгием: мне объяснили, что это одно и то же. Георгий Михайлович Барминов. Каково? Звучит! Допустим, служа в армии, я совершу подвиг, а потом, после госпиталя, с рукой на перевязи заеду в нашу 348-ю школу. Директору, запыхавшись, доложат:

– Анна Марковна, к вам Герой Советского Союза Барминов! Наш ученик.

– Какой еще такой Барминов?

– Георгий Михайлович.

– Не знаю такого…

И тут войду я с новенькой звездой на груди. О!

Чтобы не позориться перед Зоей, пришлось взять со столика нож и соскоблить наклейку с чемодана. Странно: я понимаю, что, сойдя с поезда, расстанусь с попутчицей навсегда. Почему же мне так хочется выглядеть в ее глазах получше? Никто этого не знает, даже Захар Загадкин из радиопередачи для старшеклассников «Ровесники».

– Ты чего там возишься? – раздраженно спросила тетя Валя. – Дай сюда нож! Порежешься! Один уже в зеленке. Вот, отнеси проводнице за чай! – Она ссыпала мне в горсть мелочь, теплую, даже влажную от многократного пересчета.

Прежде чем выйти, я еще раз посмотрел на себя в зеркало и с досадой обнаружил на щеке красный желвачок. Ну вот, опять! В космос летаем, а таких таблеток придумать не можем, чтобы половое созревание не выпирало на лице несчастного подростка вулканическими прыщами! У меня-то еще пустяки, вот у моего одноклассника Сереги Воропаева вся рожа в лиловых волдырях, а ему хоть бы хны: с лица воды не пить.

Я шагнул в шатающийся коридор вагона и сразу увидел у открытого окна Зою, она разговаривала с Михматом и Петром Агеевичем, явно повеселевшим после ресторана. На меня попутчица глянула вскользь, словно не заметив перемен ни в одежде, ни в прическе. Стесняясь к ним подойти, я встал поодаль, у титана, мне до сих пор было неловко за позорное ныряние, ведь она наверняка слышала, как Башашкин обозвал меня комодом. Встречный ветер трепал ее короткую прическу «паж» и уносил слова, но кое-что было слышно.

– …обезьяний питомник… обязательно… хочу, – сказала Зоя.

– Братья меньшие – это, конечно, хорошо, но и в Симоновой келье побывать надо! – посоветовал Добрюха.

– А где это? – заинтересовалась она.

– В Новом Афоне. За водопадом. Любопытные места.

– Бывали?

– Проездом в Сухуми.

– А мы как раз в Афон направляемся, в пансионат «Апсны», – гордо сообщил очкарик. – Слыхали?

– А-а, помню-помню, это где Чехов ночевал. Слева парк отличный. И ресторан «Поплавок», прямо на середине озера. Сиживал там.

– А вы куда, если не секрет? – спросил Михмат, задетый бывалостью попутчика.

– Пока еще не знаю…

– Интересно живете! Как «Летучий голландец»?

– Без руля и без ветрил. Планового хозяйства мне на службе хватает. Говорят, ваш сосед от поезда отстал?

– Да, заплыл далеко! Он смешной, этот Павел. Замуж меня позвал, – улыбнулась девушка-паж. – Я ответила: мне восемнадцати еще нет. А он: подожду…

– Наглец! – фыркнул отчим. – А вы, Зоя Борисовна, прямо-таки загордились!

– А кто такой Симон? – уточнила она и отпрянула от ревущего мрака внезапного тоннеля.

В коридоре стало темно, но тут же включили колеблющийся желтый свет.

– Святой, наверное, – предположил Михмат и ласково пригладил Зоины волосы, взметенные порывом, на что она сердито тряхнула головой.

– Михаил Матвеевич, Симон был апостолом, – поправил Добрюха.

– А какая разница? – удивилась девушка-паж.

– Примерно как между инженером и главным инженером, – улыбнулся вольный курортник. – Завидуя я вам, мадемуазель, будете в университете французский изучать! Лямур-тужур… Нас только немецкому учили: хенде хох!

– Петр Агеевич, я читал про Новый Афон в энциклопедии, – ревниво заметил Михмат, – там ничего нет про келью апостола.

– В какой энциклопедии?

– В Большой советской.

– То-то и оно! – грустно улыбнулся Добрюха. – У Брокгауза есть.

– Ребенку всю эту религиозную белиберду знать не обязательно! – строго возразил отчим и обнял Зою, словно защищая. – Вы-то, вижу, верующий! – Он кивнул на золотой крест.

– Скорее уж, оглашенный.

– Оно и заметно. Где служите, если не секрет? У нас в НИИ электроники за ношение предметов культа по головке не погладят. Следят за атеистическим воспитанием кадров.

– Ну, во-первых, я на отдыхе. Во-вторых, я служу в организации, которая, как и церковь, отделена от государства…

– Ого, это где же?

– В Центросоюзе. По снабжению.

– Грибы-ягоды собираете?

– Не только. Мелкие городские услуги. Обувь у ассирийцев чистили? Наши люди. А в-третьих, ваша падчерица давно уже не ребенок, – усмехнулся снабженец, – и знает гораздо больше, чем вы думаете.

– С чего вы взяли, что Зоя – моя падчерица? – обиделся крючконосый, нервно поправляя дымчатые очки.

– Имеющий глаза да увидит, имеющий уши да услышит, – ухмыльнулся Добрюха.

Поезд вырвался на свет и снова помчался вдоль синего моря.

– О! Подъезжаем! Надо поторопить Вилли! – Михмат быстро открыл купе и подтолкнул туда Зою, но я успел ухватить взглядом складчатое женское тело, выпирающее из розовой комбинации.

– Да уж, мамаша у них в теле!

– Аникин, одурел! – сердито крикнула она и с силой задвинула дверь.

– Я слышал, в кооперации очень хорошо зарабатывают? – после неловкого молчания спросил электронщик.

– Бывает. Ферапонт Головатый в свое время самолет для фронта купил. Упаковал сто тысяч и Сталину отправил.

– И никто не спросил, откуда столько деньжищ?

– Спросили. Пасечник он был, а мед всегда в цене.

– Кучеряво живете! – буркнул Михмат.

Поезд шел все медленнее, за окном толпились покатые зеленые горы с провалами ущелий и подпалинами камнепадов, под колесами громыхали ажурные железные мосты, переброшенные через сухие разветвленные русла, сохранившие посередке еле заметные ручейки. Иногда вровень с окном парила чайка, она летела некоторое время рядом, косясь на меня круглым глазом, а потом перед очередным тоннелем взмывала вверх.

– О, этот юг, о, эта Ницца! – Петр Агеевич облизнул сухие губы. – Увидеть и опохмелиться!

– В Новом Афоне стоим десять минут, – предупредила, появившись, Оксана. – Кто за чай не расплатился?

Снабженец