Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

она и простояла около 150 лет, пока Валиду I не приспичило переделать культовые здания целиком под нужды мусульман. Христиане же распространили слух, что тот, кто покусится на святыню, потеряет рассудок. Они думали, что страх перед сумасшествием остановит правителя. Но этого не случилось. Более того, Валид первым взял в руки кувалду и ударил по алтарю. Затем вход с христианской стороны замуровали. Церковь целиком переделали под мечеть, украсили мозаикой и шестью сотнями массивных золотых светильников. Для обустройства были наняты 1200 греческих мастеров и художников. Моккади, арабский писатель, рассказывает, что стены мечети на 12 футов в высоту одеты в мрамор, а выше — мозаикой с золотом. Три минарета мечети относятся к разным эпохам. Северный — простая башня, построенная при Валиде, Эль-Гарбие являет собой египетско-арабский стиль, а Иса-минарет, кроме четырехугольной башни, имеет еще одну небольшую башню в турецком стиле с остроконечной верхушкой и два балкона для муэдзинов.

Совсем рядом с этой мечетью, на Прямой улице, располагалось жилище моего нового знакомого. Вход в дом находился в боковом проулке, куда мы и зашли, потому, как мне было неудобно отказываться от гостеприимного приглашения. Мы остановились возле ворот, которые были проделаны в сплошной кирпичной стене. Купец подобрал с земли камень и громко постучал. Тут же створки отворились, и черное лицо показалось в проеме.

— О Аллах, господин пришел! — вскричал негр и распахнул ворота во всю ширь.

Купец не ответил, а лишь кивнул нам следовать за ним. Я с Халефом вошел, а ирландцам приказал завести животных и оставаться при них.

Мы находились в длинном узком дворе перед второй стеной, дверь в которой уже была открыта. Пройдя в нее, я оказался на большой квадратной площадке, выложенной мрамором. С трех сторон поднимались сводчатые аркады, уставленные бочонками с апельсиновыми, лимонными, гранатовыми и фиговыми деревьями. Четвертая сторона — та самая стена, сквозь ворота в которой мы только что прошли, была усажена жасмином, розами и белым сирийским гибискусом. В центре плаца располагался гранитный бассейн, где плескались золотые и серебряные рыбки, а по углам били ключи, питавшие его свежей проточной водой. Над аркадами тянулся ярко раскрашенный балкон, к которому вела усаженная ароматными цветами лестница; было много и других достопримечательностей — достаточно упомянуть шелковые занавеси на окнах или резные ставни…

Стайка женщин сидела на мягких подушках вокруг бассейна. При нашем появлении они испуганно запричитали и побежали к лестнице, чтобы спрятаться в покоях. Только одна женщина не побежала. Она степенно подошла к купцу и почтительно поцеловала ему руку.

— Аллах да озолотит твое прибытие, отец! — приветствовала она его.

Он прижал ее к груди и сказал:

— Иди к матери и скажи, что Бог прислал нам в дом добрых гостей. Я отведу их сначала в селамлык[1098], а потом приведу к вам.

Как и его дочь, он говорил по-турецки. Наверное, раньше он жил в Стамбуле.

Дочь ушла, а мы поднялись по лестнице и оказались в коридоре с множеством дверей. Слуга открыл одну из них, и мы вошли в просторную комнату, чудесно освещенную благодаря прозрачному разноцветному потолку. У стен лежали дорогие подушки, в нише монотонно тикали французские часы. Между шелковых занавесок на стенах были развешаны картины в дорогих рамах. То была — велико же было мое изумление! — грубейшая карикатурная «мазня»: Наполеон в императорском облачении, но с красными надутыми щеками; Фридрих Великий с тонкой бородкой под Генриха IV; Вашингтон в неимоверной длины парике; леди Стенхоуп с мушками — домоправительница британского премьера Питта; Чесменская морская битва с голландскими торфяными горшочками; в огромный букет соединились самые несоединимые цветы. И еще кое-что такое же аляповатое и разномастное, чудовищное даже для Востока.

Возле подушек стояли низенькие столики с металлическими тарелками, набитыми заранее трубками и чашечками для кофе, а посреди комнаты — я отказывался верить глазам — фортепиано, но в слегка испорченном состоянии, с порванными струнами, как я сразу же убедился. Я бы с удовольствием открыл крышку, но… нужно было соблюдать правила игры. Все же я эмир Кара бен Немей.

Едва мы вошли и расселись, как появился миловидный юноша с ящиком, наполненным тлеющими угольями, для того чтобы зажечь трубки, а следом за ним — второй с сосудом, наполненным кофе. После первой затяжки хозяин обратился к нам с просьбой ненадолго отпустить его, чтобы поздороваться со своими домашними.

Мы молча пили кофе и курили, пока он не вернулся и не пригласил нас следовать за ним. Нас провели в шикарно обставленную, по европейским понятиям, комнату, где должен был жить я, а по соседству располагались апартаменты Халефа. Об ирландцах он тоже позаботился. После этого мы снова спустились по лестнице. Нам с невиданной скоростью была приготовлена баня, и там мы обнаружили два новых костюма, которые предлагалось обменять на те, что мы носили до сих пор. Двое слуг были отданы нам в постоянное услужение. Это было настоящее восточное гостеприимство, которое я не раз оценивал по достоинству. Вымывшись и переодевшись, мы вернулись в селамлык новыми людьми. Хозяин ждал нашего возвращения, и едва мы вошли, он снова был при нас.

— Господин, когда я рассказал им, кто ты, они попросили разрешения увидеться с тобой, — заявил он мне, обращаясь на «ты», поскольку снова перешел на арабский. — Ты позволишь?

— С удовольствием.

— Они придут после обеда, а пока заняты им, сегодня они не хотят доверять это ответственное дело служанке. Ты что, уже видел такие картинки? — спросил он, заметив, как мой взгляд остановился на одной из них.

— Они весьма редки, — ответил я уклончиво.

— Да уж, я купил их в Стамбуле за немалые деньги, ни у кого в Дамаске таких нет. Знаешь, кого они изображают?

— Могу только догадываться…

И хозяин объяснил мне, что первый — это султан эль-Кебир (Наполеон), а второй — умный эмир Немей; потом идет королева Англии (имел в виду леди Стенхоуп) с шахом американцев; рядом с цветами — герой из Диярбакыра (Геркулес), убивающий морскую собаку (Св. Георгий и дракон)…

— Но что это стоит в центре комнаты? — спросил я.

— О, это самое ценное, что у меня есть. Это чалги, музыка, я купил ее у одного англичанина, жившего здесь и уехавшего. Можно, я тебе покажу?

— Будь любезен.

Мы подошли и открыли крышку. Над клавишами стояла надпись: «Эдвард Саути, Лиденхолл-стрит, Лондон», а одного взгляда внутрь инструмента было достаточно, чтобы понять — несколько струн порвано, но положение поправимо.

— Я покажу тебе, как им пользуются.

С этими словами он принялся стучать кулаком по