Геноцид армян. Полная история - Раймон Арутюн Кеворкян

отправили в ссылку[2352]. Якобсен вспоминает случай, как старика восьмидесяти лет Акопа Беннеяна убили пришедшие за ним солдаты прямо перед его домом. Нескольким женщинам и девушкам, получившим разрешение остаться, предложили немедленно принять ислам[2353]. Мальчиков от четырех до восьми лет тоже не обошли вниманием. Их собрали, подвергли обрезанию и поместили в два «турецких» приюта, которые открыли в десятых числах июля[2354]. Власти даже попросили консула Дэвиса пожертвовать на их содержание[2355].

В Харпуте приказ о депортации был обнародован только 10 июля, когда населению было предложено принимать ислам[2356]. В этот же день в сопровождении «курдов и жандармов» был отправлен первый конвой, состоявший из ста пятидесяти семей из «Нижнего квартала» (Вари гаг)[2357]. Бывший каймакам Харпута практикующий врач д-р Артин-бей Хелваян, которого освободили от должности в мае и заменили Асим-беем, тоже был депортирован 14 июля вместе с сорока другими известными людьми. Их везли в запряженных лошадьми экипажах и всем выдали официальную «охранную грамоту», а также гарантировали абсолютную безопасность. По официальной версии, д-ра Хелваяна отправили в Алеппо, в котором якобы не хватало врачей. Вместе с ним ехала его семья, а также католический предстоятель харпутской епархии архиепископ Степан Исраэлян, отец Саркис Хачатурян, отец Гевонт Минасян и четыре монахини из Конгрегации непорочного зачатия. На следующий день 15 июля конвой остановили вблизи Казим-Хана, в десяти часах пути к югу от Харпута, и сопровождавшие его жандармы вырезали всех подконвойных, о чем свидетельствовала одна из трех оставшихся в живых женщин и вернувшиеся в Мезре жандармы из сопровождения[2358].

Второй конвой из Харпута, состоявший приблизительно из трех тысяч человек, был отправлен по малатийской дороге в направлении Урфы 18 июля. Его сопровождали сто жандармов и три офицера[2359]. На рассвете армия окружила Верхний квартал города и начала выгонять жителей из домов. Только пяти армянским ремесленникам и их семьям было разрешено остаться в их домах, как сирийцам и грекам. Якобсен отмечает, что уже к 21 июля офицеры и государственные чиновники переехали в армянские дома в районе Евфрат-колледжа[2360]. Согласно свидетельству шедшего во втором конвое Мушега Ворберяна, караван достиг Малатьи через неделю, потеряв по пути всего двадцать пять человек. В дороге сопровождавшие караван офицеры отобрали у подконвойных деньги. На расстоянии трех часов пути от Малатьи в местечке под названием Чифтлик всех мужчин старше двенадцати лет отделили от остальных и заперли в ближайших казармах, где уничтожили. Четырнадцатилетнюю сестру нашего свидетеля «взял в жены» один из сопровождавших караван офицеров, других женщин и детей отдали в пользование мужчинам[2361].

В своем донесении от 24 июля консул Дэвис указывает, что к этому времени из Мезре и Харпута было сослано от двенадцати до пятнадцати тысяч армян и от одной до полутора тысяч осталось в городе «по разрешению, благодаря взятке или потому, что удалось спрятаться»[2362]. Он добавляет, что в ссылку были уже отправлены тысячи других людей из окрестных сел[2363].

Сразу после завершения депортаций Дэвис выразил удивление «полному отсутствию сопротивления» со стороны депортированных армян, которое, по его мнению, «в большой степени было вызвано продуманным выполнением разработанного плана». Составленный им обзор происходивших событий, несомненно, является одним из наиболее поучительных документов об истреблении армянского населения империи Дэвис находился в самой гуще событий и прекрасно понимал, в чем заключается главная особенность плана по уничтожению населения: каждая его стадия переходила в последующую почти с точностью часового механизма. Это привело его к заключению что «все, наверняка, было спланировано еще несколько месяцев назад». Он также понял что предпринимаемый властями первый шаг, арест «нескольких лиц, как будто бы замешанных в революционном заговоре»[2364], с самого начала устанавливал доказательство «виновности армян», делая законными подозрения властей. Власти же на самом деле настолько мало верили в свои собственные оправдания, что пытались вырвать уличающие показания у иностранцев. Дэвис, например, сообщает, что на встрече с вали, к которому он обратился с просьбой оставить в покое еще не сосланных армян, тот попросил его представить письменный запрос который, как он сказал, будет воспринят благосклонно, если дипломат напишет, что власти депортировали только «тех, кто был в чем-нибудь виновен»[2365]. Вали даже предложил прислать Дэвису начальника полиции чтобы тот «объяснил все более подробно» Дальше намерения вали приобрели более отчетливую форму: начальник полиции должен был попросить Дэвиса подчеркнуть тот факт, что «были вместе с семьями наказаны армяне, замешанные в революционном заговоре», а другим разрешили остаться[2366]. Этот записанный по горячим следам эпизод показывает, что министр внутренних дел велел высокопоставленным чиновникам в провинции создать легенду об армянском «тайном заговоре», используя, если возможно, «свидетельства» иностранных граждан. Возможно, этим можно объяснить, почему начальник полиции Мезре ответил на отказ консула усилением давления и угрозами применить жесткие меры против натурализованных американцев и прочих лиц[2367].

После отправления крупных конвоев произошло последнее знаменательное событие — загорелась центральная тюрьма в Мезре. В этом учреждении, располагавшемся неподалеку от резиденции правителя Сабита, с апреля по июль содержались влиятельные граждане Мезре, Харпута и Гусейнига, которых власти считали наиболее «опасными». Их систематически подвергали пыткам с целью получения от них «признаний», дающих возможность предать их военному суду. Но к началу августа власти сочли эти юридические ухищрения излишними. Пришло время ликвидировать этих людей таким же образом, как были ликвидированы другие менее важные заключенные «Красного конака». Однако, когда солдаты в ночь с 3 на 4 августа объявили этим арестантам об их немедленной отправке в Урфу, д-р Ншан Наигян отказался подчиниться приказу и потребовал, чтобы всем заключенным разрешили покинуть тюрьму днем, «когда все смогут их увидеть», или, если им предназначена смерть, казнь должна быть публичной. Это свидетельствует о том, что до узников к этому времени дошла хоть какая-то информация о судьбе армянского населения и они знали, что отправление в Урфу означает смерть. Политическая элита Харпута и Мезре предпочла поджечь тюрьму и погибнуть в огне, но не дать палачам распорядиться их судьбой[2368].

Оставшиеся в провинции армяне исчислялись единицами, они прятались в степи или в брошенных домах, либо жили в больницах, или в американском консульстве. Те, кто находился в больнице, были врачами или сестрами, ухаживающими за солдатами с фронта, а в консульстве приютили родственников убитых американских граждан[2369] или дипломатов, например, британского вице-консула из Диарбекира Томаса Мкртчяна с семьей[2370].

Пятьсот мальчиков от четырех до восьми лет, которых после депортации