Русская литература для всех. От Толстого до Бродского - Игорь Николаевич Сухих

Еще в 1940-е годы оригинальный и мало издававшийся поэт Николай Глазков ставил на титульном листе своих стихотворных сборников, которые никто не хотел печатать, придуманное им словечко «самсебяиздат» (по аналогии с Госиздатом, Политиздатом и прочими официальными «издатами»).

В послевоенное время оно чуть сократилось и очень пригодилось. Самиздатом называли бесцензурные тексты, как правило машинописные, распространяемые среди друзей и знакомых.

Памятником этому явлению (феномену) осталась (тоже самиздатская) песня-баллада Александра Галича «Мы не хуже Горация», прославившая пишущую машинку марки «Эрика» и самиздатских Несторов и Пименов, для которых она стала главным оружием борьбы за правду.

Что ж, зовите небылицы былями,

Окликайте стражников по имени!

Бродят между ражими Добрынями

Тунеядцы Несторы да Пимены.

Их имен с эстрад не рассиропили,

В супер их не тискают облаточный,

«Эрика» берет четыре копии,

Вот и все!

…А этого достаточно!

Пусть пока всего четыре копии —

Этого достаточно! 〈…〉

Бродит Кривда с полосы на полосу,

Делится с соседской Кривдой опытом,

Но гремит напетое вполголоса,

Но гудит прочитанное шепотом.

В 1960-е годы возвращение в «догутенбергову эпоху», когда еще не существовало типографий и печатных машин, приобрело обвальный характер. Перепечатывались не просто отдельные тексты. Появились машинописные сборники и журналы. Наряду с художественной прозой и поэзией в самиздате распространялись политические и философские работы, богословские труды, научные исследования и мистические трактаты. Самиздат воспроизводил практически все основные разделы и направления официальной, подцензурной литературы, заполняя их иными, неодобряемыми работами и авторами.

«Не приходится сравнивать тиражи даже самых распространенных самиздатских текстов с гигантскими тиражами официальной литературы. Но 100 000 экземпляров брошюры партийного идеолога не будут прочитаны никем, а из тысячи машинописных копий трактата Сахарова каждую прочтет сто человек. Увы, мы не располагаем и никогда не будем располагать статистикой в этой области, но в нашем распоряжении масса примеров, свидетельствующих о широчайшей распространенности самиздата», – отмечал один из исследователей (Л. Лосев. «Закрытый распределитель», 1984).

Высокую ценность самиздата для читателей тех лет хорошо передает анекдот. Мама просит подругу перепечатать на пишущей машинке «Войну и мир». На вопрос: «Зачем?» – она отвечает, что сын-школьник не читает ничего, кроме самиздата.

Почти одновременно с самиздатом появляется тамиздат. Первоначально так назывались произведения живущих в СССР авторов, публикуемые за границей на русском языке (что не только не одобрялось официально, но считалось государственным преступлением).

Первой ласточкой тамиздата был роман Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» (1957), после публикации которого автор получил Нобелевскую премию и обвинения в измене родине. Через несколько лет (1966) два менее известных автора, А. Д. Синявский и Ю. М. Даниэль, были арестованы и осуждены за публикацию в тамиздате сатирических повестей и рассказов.

Однако с конца 1960-х годов тамиздат становится широким и неконтролируемым потоком, включающим как произведения советских авторов («Пушкинский Дом» А. Г. Битова, «Верный Руслан» Г. Н. Владимова, многие произведения А. И. Солженицына и В. Т. Шаламова), так и эмигрантских авторов разных поколений (от Бунина и Шмелева до Набокова и Довлатова). С помощью сам– и тамиздата русская литература восполняла пробелы официальной словесности, приобретая свой подлинный объем.

Таким образом, уже в 1960-е годы структура литературного процесса приобрела завершенный вид на два последующих десятилетия как для его субъектов (писателей), так и для объектов (читателей). Литература этого времени оказывается двухуровневой и четырехэтажной.

Литература и мир: образы эпохи

«История литературы – это постепенное движение воды, затопление все новых пространств. Нельзя плыть, перепрыгивая через какие-то части реки, надо преодолевать все пространство» (Ю. В. Трифонов. «Импульс первой книги», 1981). Юрий Трифонов предложил точное сравнение, особенно подходящее для послевоенной советской литературы, когда он писал свою первую книгу.

После почти непрерывных тридцатилетних потрясений страна перешла к относительно мирному эволюционному развитию. Советский строй и образ жизни утвердился, сложился и нуждался в новом осмыслении: слишком много «перепрыгиваний» через какие-то части реки и, соответственно, белых пятен оставила предыдущая эпоха.

Первой начинает освоение новых пространств поэзия. В 1960-е годы («оттепель», как и век назад, календарно начинается в середине 1950-х) не только заново открывают поэтов, начинавших еще в Серебряном веке. Вторую молодость переживают авторы 1920–1930-х годов (конечно, те, кто выжил и дожил).

Появляются новые, совсем классические стихи когда-то озорного и отчаянного обэриута, автора «Столбцов» (1929) Николая Алексеевича Заболоцкого (1903–1958). Итоговый сборник философско-исторических поэм «Середина века» (1958) успел подготовить Владимир Алексеевич Луговской (1901–1957). Вызывают интерес новые книги: соратника Маяковского Николая Николаевича Асеева (1889–1963) «Лад» (1961); комсомольского поэта, автора знаменитой «Гренады», Михаила Аркадьевича Светлова (1903–1964) «Охотничий домик» (1964), «Стихи последних лет» (1967).

Но в центре всеобщего внимания в это десятилетие оказываются молодые поэты, получившие от него общее имя. Шестидесятники подхватывают и со страстью излагают в стихах идеи «оттепели»: разоблачение Сталина и культа личности, возвращение к нравственным идеалам революции; борьба с мещанством, сравнение СССР и Запада; романтика таежных костров и космических полетов. Это преимущественно общественное, публицистическое направление советской поэзии 1960–1970-х годов получило название громкой, эстрадной лирики. Наиболее известные авторы, включаемые в него, – Евгений Александрович Евтушенко (1932–2017), Роберт Иванович Рождественский (1932–1994), Андрей Андреевич Вознесенский (1933–2010), Белла Ахатовна Ахмадулина (1937–2010).

Поэтическим ориентиром для шестидесятников был Маяковский и стоящая за ним традиция русского авангарда. У Маяковского были позаимствованы даже многие формальные особенности стиха: ораторская интонация, акцентный стих, неточные рифмы, которые должны восприниматься на слух, «лесенка», передающая интонацию при публикации. Но эти поэты вызвали резонанс, несопоставимый даже с футуристическими скандалами и странствиями по всей стране. «Удивительно мощное эхо, / Очевидно, такая эпоха!» (Л. Мартынов «Эхо», 1955).

Маяковский с товарищами выступал в концертных залах и студенческих аудиториях. Поэты-шестидесятники вышли на площади («Дни поэзии» проводились, в частности, у памятника Маяковскому в Москве) и даже на стадионы, для охраны порядка приходилось привлекать конную милицию. Именно в это время в поэме Евтушенко «Братская ГЭС» (1965), героями которой были Стенька Разин и бетонщица Нюшка, Ленин, московские школьники – выпускники, строители Братска и даже египетская пирамида, появляется знаменитый афоризм: «Поэт в России – больше чем поэт. / В ней суждено поэтами рождаться / лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, / кому уюта нет, покоя нет».

Шестидесятые годы были эпохой не столько великих поэтов, сколько Великого (многочисленного) читателя. А он появился благодаря времени великих надежд,