С писателя спрос особый. И за молчание – тоже - Михаил Павлович Шишкин

Окончил романо-германский факультет Московского государственного педагогического института в 1982 году. С 1982 по 1985 год работал в редакции журнала "Ровесник", затем преподавал иностранный язык в средней школе. В 1995-м эмигрировал в Швейцарию, живет в Цюрихе. Дебютировал в роли прозаика в 1993 году в журнале "Знамя" (рассказ "Урок каллиграфии"). В 2000-м стал лауреатом премии Букер за роман " Взятие Измаила ". В 2005-м получил премию "Национальный бестселлер", а также стал лауреатом премии " Большая книга " (2006) за роман " Венерин волос ". Михаил Шишкин в последние десятилетия предупреждал мир об опасности путинского режима: в 2013 году призвал демократические страны к бойкоту Олимпийских игр в Сочи, а в 2018 году – к бойкоту чемпионата мира по футболу в России . В 2019 году подписал открытое письмо против политических репрессий в России, в марте 2022 года подписал открытое письмо, осуждающее российское вторжение в Украину.

– Возможные формы сопротивления сегодня – перечисляете вы – эмиграция, свободное слово; когда не можешь говорить – молчание. Те, кто остались за железным занавесом, называют это сегодня "возведением этической стены" (стены несотрудничества с властью и т. д.) Это действенный способ сопротивления, на ваш взгляд?

– Я вырвался из крепостной зависимости уже давно, ни недвижимости там, ни прописки, ни стариков-родителей. Поставил в известность мое московское издательство АСТ, что расторгаю с ними все контракты. Не знаю, продаются ли в России сейчас мои книги, и если продаются, то кто кладет себе в карман вырученные за мои романы деньги. Очень хорошо понимаю, как непросто тем, кто там остался, хоть занавес далеко еще не железный, но все к этому идет. Полное отключение от мирового интернета – дело времени. Стране, как заложнику, надевают на голову мешок.

Молчание – сопротивление или поддержка преступников? И молчать можно по-разному. На Страшном суде для "нормальных" людей и писателей будет, не сомневаюсь, две очереди. Тебя же никто не заставлял называться писателем, а назвался – извини, с тебя спрос особый. И за молчание тоже.

Про Z-писателей говорить неинтересно, там все понятно. Времена, когда "министерство правды" высаживало на каждой международной книжной ярмарке десант "патриотов", прошли. Слава богу, наконец, до здешних издателей дошло, что публикации Прилепина и других бойцов его "взвода" не имеют ничего общего со свободой слова. Это уже не люди искусства, это – щупальца, которые лезут оттуда сюда.

Сложнее с теми авторами, которые открыто не осуждают войну, но поддерживают ее своим неосуждением. Например, известный на Западе Евгений Водолазкин. Я когда-то дружил с Женей и очень обрадовался, когда он в первый же день вторжения, находясь в Испании, на своем выступлении публично осудил агрессию России против Украины. Но потом он вернулся и не только не вышел из Совета при президенте по культуре и из Патриаршего совета по культуре, но в феврале 2024 года – после двух лет войны – был награжден орденом РПЦ – благоверного князя Даниила Московского. Было тяжело смотреть, как он с ревностными запутинцами Бондарчуком и Хабенским учреждает какую-то патриотическую премию. Не знаю, что он сам про это думает, но объективно он своим именем покрывает преступление. Мне это очень больно, но для меня он теперь – один из них. Такие писатели поддерживают войну своим именем и прекрасно это понимают. Это тоже делает их военными преступниками.

…Эмиграция и при предыдущем режиме была формой сопротивления: кто не мог уехать, уходил в эмиграцию внутреннюю. Да, для писателя замолчать – акт сопротивления, если другие способы борьбы невозможны. Но молчание молчанию рознь.

Они ничего не говорят о войне, но война говорит о них

Громкое говорение не о войне – способ выживания многих оставшихся писателей. Они устраивают презентации новинок, участвуют в книжных фестивалях на Красной площади и в государственных литературных премиях, организуют воркшопы для молодых авторов. Они ничего не говорят о войне, но война говорит о них. Томас Манн на примере Германии объяснил нам, почему диктаторский режим, ведущий войну, и культура несовместимы: "…На мой взгляд, книги, которые вообще могли быть напечатаны в Германии с 1933 по 1945 год, более чем бесполезны и не годятся для того, чтобы брать их в руки. От них несет кровью и позором". То же самое касается книг, которые выходят сейчас в России. Неужели там этого не чувствуют? Принюхались?

– "Нужно выхаркивать из себя империю, как словесную слизь…", – пишете вы. Если мы хотим измениться, придется произвести в том числе и грандиозную ревизию языка, очищать его от имперских, колониальных наслоений.

– Я много раз писал и говорил, что мы все дышали заразным воздухом тюремной страны, наш язык пропитался имперскими миазмами. Слова – это система распознавания "свой-чужой". Если вы говорите: "На Украине", "Прибалтика", "великая русская литература" – вы мне чужой. Нужно выдавливать из себя империю по капле, по слову. Все "великое" прилепилось к литературе, культуре, науке во времена Сталина, когда "великий" русский народ начал изобретать радио, лампочку и все остальное.

Какие чувства может вызывать страна, которая становится монстром, убивает, терроризирует, глумится?

Но империя – это не только осознанные или неосознанные "имперскость" и "колониализм", это прежде всего тоталитарность сознания. Противостояние тоталитаризму в России порождало сектантское озлобление. Сознание революционеров – изнанка имперского тоталитарного образа мышления. Борьба с этим недугом – самая трудная. В русской литературе один в поле воин был мой любимый Чехов. Он ненавидел узкую злобную нетерпимость, восставал против диктатуры "передовой" части общества,