Мимолетные видения незнакомой Японии - Лафкадио Хирн

час человеческих страданий, чем величайшие философские теории. Нет более серьезной ошибки, чем воображать, что, когда критический дух уйдет в мир иной, все приятные убеждения останутся, а болезненные погибнут.

То, что критический дух модернизированной Японии сейчас косвенно помогает, а не противостоит попыткам зарубежных фанатиков разрушить простую и радостную веру народа и заменить ее жестокими суевериями, из которых сам Запад давно интеллектуально вырос, – измышлениями о безжалостном Боге и бесконечных страданиях в аду – не может не вызывать сожаления. Более ста шестидесяти лет назад Кемпфер писал о Японии: «В практической добродетели, житейской чистоте и самоотдаче в отношении к ближнему японцы намного превосходят христиан». И за исключением тех мест, где местные нравы пострадали от иностранной заразы, как, например, в открытых портовых городах, эти слова справедливы по сей день. По моему собственному убеждению, а также по убеждению многих беспристрастных и более опытных наблюдателей японской жизни, Япония ничего не выигрывает от обращения в христианство, ни в моральном, ни в каком-либо другом плане, но очень многое теряет.

Из двадцати семи очерков, которые вошли в этот том, четыре были первоначально приобретены различными газетами и представлены здесь в значительно измененном виде. Шесть были опубликованы в журнале «Атлантик мансли» (1891–1893 гг.). Прочие, составляющие основную часть работы, ранее нигде не публиковались.

Л.Х.

Кумамото, Кюсю, Япония, 1894 г.

Глава первая

Мой первый день на Востоке

«Не забудьте, как можно скорее записать первые впечатления, – предупредил меня добрейший профессор-англичанин Бэзил Холл Чемберлен, с которым я имел удовольствие познакомиться вскоре после моего прибытия в Японию. – Они, знаете ли, эфемерны. Поблекнув, уже никогда к вам не вернутся. Какие бы необычные впечатления от этой страны вы ни получили позже, ничто не сравнится по степени очаровательности с первыми». Я пытаюсь восстановить свои впечатления по торопливым заметкам, сделанным в то время, и вижу, что подробности намного труднее уловить, чем оставленное ими очарование. Из моих воспоминаний о первых днях улетучилось нечто, чего я больше не могу восполнить. Несмотря на всю свою решимость последовать дружескому совету, я пренебрег им. В те первые недели я не мог заставить себя сидеть в четырех стенах и писать, в то время как на обласканных солнцем улицах японского города предстояло так много увидеть, услышать и почувствовать. Но даже если бы я сумел оживить в памяти первые ощущения, сомневаюсь, что мне удалось бы выразить их словами. Первое очарование от Японии невесомо и недолговечно, как аромат духов.

Оно началось для меня с первой поездки на куруме из европейского квартала Йокогамы в японскую часть города. Дальше следует мой рассказ обо всем, что я смог вспомнить.

Часть 1

Как изумительно сладостно первое путешествие по японским улицам, когда ты не можешь попросить возницу курумы иначе как жестами, отчаянной мимикой двигаться куда глаза глядят, в какое угодно место, потому что все вокруг невыразимо привлекательно и ново, – таково первое реальное ощущение от пребывания на Востоке, в далеком краю, о котором ты столько читал, так долго мечтал, но который, представ теперь воочию, совершенно тебе неведом. Романтика заключена даже в первом полном осознании этого довольно простого факта. Для меня оно необъяснимо смешалось с божественной прелестью дня. Утренний воздух обладает невыразимым очарованием, он прохладен, как вся японская весна и ветры, прилетающие со снежного конуса Фудзи. Это очарование вызвано, пожалуй, не столько теплыми оттенками, сколько мягчайшей ясностью – невероятной прозрачностью атмосферы, имеющей в себе очень мало голубизны, сквозь которую даже отдаленные предметы видны с удивительной четкостью. Солнце пригревает в меру, рикша или курума – самое крохотное и самое удобное средство передвижения, какое себе можно представить. Уличные пейзажи, наблюдаемые поверх танцующей, похожей на верхушку гриба белой шляпы обутого в сандалии возницы, обладают такой притягательной силой, что вряд ли могут когда-либо надоесть.

Ты как будто оказался в стране эльфов, ибо все вокруг маленькое – маленькие дома под синими крышами, маленькие витрины с синими занавесками, маленькие улыбчивые люди в синих одеждах. Иллюзию нарушают лишь отдельные высокие прохожие-иностранцы да вывески с нелепым подражанием английскому языку. Такой диссонанс только подчеркивает неподдельность, но отнюдь не умаляет обаяние причудливых маленьких улочек.

Таково поначалу охватывающее тебя приятное замешательство, когда твой взгляд проникает в одну из улиц сквозь непрерывное трепетание флажков и синих занавесок, выглядящих еще прекраснее благодаря загадочным японским и китайским надписям. Ибо в Японии не существует никаких правил строительства или оформления – каждое здание по-своему фантастически прелестно, ни одно не похоже на соседа, и все обворожительно непривычны. Однако постепенно, после того как ты провел в квартале около часа, глаз начинает смутно различать подобие общей конструкции: все дома невысокие, легкие, деревянные, с причудливыми щипцовыми крышами, как правило некрашеные, первый этаж выходит прямо на улицу, узкие полосы кровли нависают козырьками над фасадом, покато уходя вверх к миниатюрным балкончикам второго этажа с бумажными стенками. Ты начинаешь понимать общую планировку крохотных лавчонок с циновками на полу, порог приподнят над улицей, надписи в основном вертикальные – либо на колышущихся занавесках, либо на блестящих позолоченных, лакированных досках. Ты замечаешь, что все тот же насыщенный темно-синий цвет преобладает как в одежде, так и в драпировках магазинов, но попадаются также брызги другого цвета – голубого, белого, красного (зеленого и желтого нигде не видно). Потом на одежде работников ты различаешь все те же иероглифы, что и на занавесях у входа в лавку. Такого эффекта не могли бы создать никакие арабески. Когда иероглифы используются в декоративных целях, они обладают красноречивой симметрией, которую способен воссоздать только очень хорошо продуманный дизайн. Нанесенные сзади на рабочую блузу – белая краска на синем фоне, – они достаточно велики, чтобы их можно было легко прочитать на большом расстоянии (обычно это название гильдии или компании, в которой работает одетый в такую блузу сотрудник), и придают дешевой одежде обманчивый эффект великолепия.

Наконец, пока ты еще размышляешь о загадочной природе вещей, тебя осеняет понимание того, что своей живописностью улицы обязаны обилию китайских и японских букв, нанесенных белой, черной, синей или золотой краской повсюду, даже на ровные поверхности дверных косяков и бумажных перегородок. На мгновение ты можешь вообразить на месте волшебных знаков надписи на английском. Сама эта мысль оскорбит твои эстетические предпочтения, и ты станешь, как стал им я, противником «Ромадзикай», общества, основанного для грубой утилитарной цели – поддержки вторжения английского языка в письменный японский язык.

Часть 2

Иероглиф не оставляет