Свечи - Иеромонах Тихон (Невидимов)

Я улыбнулся. Не ответил – просто благословил. Потому что иногда важнее, чем дать совет, – стать пространством, в котором человек сможет услышать себя. Себя настоящую – а значит, и Бога.

+

Многие приходят к вере как к опоре, как к способу избежать боли. Но Христос не пришёл, чтобы оградить нас от страданий. Он пришёл, чтобы быть с нами в страдании. Не убрать крест, а сделать его путём воскресения.

Прошло несколько лет. Она вышла замуж. У неё ребёнок. И однажды, увидев её в храме, я поймал её взгляд – уже без тревоги, без ожидания знаков. И понял: сердце, которое долго молчало, наконец, пропело. Потому что в нём нашёлся Бог – не как страх ошибки, а как любовь, несущая всё.

Каждый человек приходит к Богу на своём языке. Кто-то – через боль. Кто-то – через красоту. Кто-то – через потерю. А кто-то – через страх сделать шаг. И задача пастыря – не заменить собой волю Божию, а помочь человеку освободиться от страха и услышать тишину собственного сердца, где, если слушать долго и внимательно – говорит Бог.

Ибо Царство Божие внутри вас есть. И всякая дорога, по которой идёшь с доверием и любовью, уже не путь выбора, а путь встречи.

+

Свеча двадцать четвёртая

Тайна, которую знал только Бог

И сказал Господь: кто из вас без греха – первым брось камень… Но все ушли. А Он сказал: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши…

Она жила тихо, почти незаметно. Как и тысячи других женщин её поколения: пронесла через десятилетия свое одиночество, свою память, свои слёзы. Звали её Анной Ивановной. Серая шерстяная кофта, старенький молитвослов с вытертым крестом, свечка за упокой – всегда первая.

Но всё это было – тишина, в которой скрывалась буря. Не на поверхности, нет – под самой кожей души. И там, глубоко, в этой беззвучной глубине – жил грех. Один. Единственный. Тот, о котором она никому и никогда не говорила. Даже Богу – вслух.

Аборт. В двадцать два. По глупости, по страху, по совету, по безысходности. А дальше – замужество, смерть мужа, служение, храм, свечи, молитвы... и то, чего она боялась больше всего – исповеди об этом.

– Батюшка, – сказала она однажды после службы, – а если я однажды сделала такое, что даже говорить страшно? – и в глазах её была не вина, а... ужас. Многолетний, сросшийся с костью.

И вот здесь, внимание: не торопись с диагнозом. Не суетись с выговором. Священник должен быть хирургом – но не мясником. Потому что душа перед тобой – не дело следствия, а икона, затушёванная пылью стыда.

Я понял: не нужно её трогать резкими словами. Она и так сорок лет себя осуждает каждое утро. Каждый вечер. Вся её жизнь – это покаянный канон.

Сказано в Писании: “сердце наше осуждает нас, но Бог больше сердца нашего, и знает всё”. А у старца Паисия был обычай: когда к нему приходили с грехом, он не спрашивал “как ты мог?”, он говорил: “Слава Богу, что ты пришёл”.

Так и здесь. Я сказал:

– Господь давно знает. И не ждёт, чтобы ты назвала грех, как в полиции. Он ждёт, чтобы ты открыла Ему рану. А Он – врач. Не прокурор.

Она заплакала. А я подумал: вот она – блудница из Евангелия. Только не та, что вуалью волосы скрывает. А та, что в платочке, в сером пальто, и с горечью в сердце на полвека.

+

А теперь – немного канона. По правилам Василия Великого – грех детоубийства отлучает на двадцать лет. Да. Это – истина. Церковь не шутит с жизнью. Но ведь отлучение – не казнь, а лечение. Это не злоба – это врачебное “прости, но тебе нужно исцеление”.

Но послушай: если человек сорок лет в слезах и мольбе, если он к причастию не подходит из страха, а душу свою вывернул наизнанку – так это и есть его лекарство. Он выстрадал это покаяние. Не формально – а сердцем.

– Ты думаешь, Бог тебя осуждает? Нет. Он плачет с тобой всё это время. Не ушёл. Не отвернулся. А стоял рядом. Просто ты молчала.

Она подняла голову.

– Я думала, я недостойна.

– Так ты и есть достойна, потому что ты недостойна. Понимаешь? Блаженны нищие духом – это про тебя. Ты нищая – значит, Христос тебя первым обнимет.

Через месяц она исповедалась. Первый раз по-настоящему. А потом – подошла к Чаше. Вся дрожала, как пламя. И не я её причащал. Христос Сам её ждал. Всё это время. Не для суда. А чтобы она наконец сказала: “Господи, прости…”

И Он сказал: “И Я не осуждаю тебя. Иди – и впредь не греши”.

+

От пастыря к пастырям:

Священник не судья. Мы не толпа фарисеев с камнями. Мы – посредники между стыдом и милостью. Кто не умеет плакать с грешником – не имеет права на Престол. Кто не знает, как пахнет человеческий ад – не поймёт сладость райского прощения.

Старец Паисий говорил: “Когда ты встретишь великого грешника – обними его. Он уже один раз проиграл. Не нужно, чтобы и ты его добил”.

Вот что мы должны помнить. Потому что если мы – Христовы, то и нам должно спасать, а не карать.

Ибо любовь Христова – не только для праведных. Она прежде всего – для тех, кто боится, что её недостоин. Именно им и принадлежит Царство Небесное.

+

Свеча двадцать пятая

Пепел лампады

Звали его Алексеем Петровичем. Приходил в храм, как будто там и родился, тишком, будто не хотел тревожить никого: ни святого угла, ни пыльного пола, ни даже собственных шагов. Обычный, старосветский человек, такой, как когда-то служили у тётушки в доме – аккуратный, в суконной куртке, с глазами, в которых было столько смирения, что глянешь – и совестно за суету.

Он знал всё: когда поднять голову, когда склониться, когда свечку тушить, чтоб не чадила. Всё по чину, по благочестию. За ним было уютно стоять в храме – он как будто держал молитву не голосом, а самим своим присутствием. Иногда казалось – он и есть чин, он и есть “тихий свет”, как мы поём на вечерне.

Но вот стал замечать: