За рекой Смородиной. Стихи - Анна Петровна Долгарева

class="v">Потому что не дописала.

Я пишу чаще, чем Симонов, даже чаще,

                                         чем Полозкова,

Потому что времени мне отмерено

                                     от слова до слова.

Как только последнее допишу —

Конец Господнему мурашу.

Но я им обещала, я им задолжала,

Я с двадцати шести существую

                                         на чувстве долга.

Смерть, ну давай уже, сунь своё жало?

Смерть ссыт и уходит, потому что я —

                                         Долгарева.

Я – родная сестра смерти.

Я – русская мойра Атропос.

Я приношу своим мёртвым каллы и астры,

И чернота меркнет.

Позывной «Паганель»

Алексею «Паганелю» Журавлёву

«В город, где шла война…»

В город, где шла война,

Он приехал на поезде.

Рюкзак за спиной, фляжка воды на поясе.

Солнце пекло, подтекал асфальт,

Как раскалённое олово.

Он снял футболку и повязал на голову,

Пошёл туда,

Где собирались такие же новобранцы.

Он мог бы остаться, но не остался.

Так вот, я о нём.

Шаги его были лёгкими.

Дома оставил ключи

С чайниками-брелоками.

Отрезал волосы,

Променял на капитанские звёзды.

Всё вообще променял на звёзды.

Теперь эти звёзды

Смотрят на него, такие большие

На этой сорок восьмой широте,

Которую он увидел впервые

В летние ночи те.

Мёртвые ходят,

Жалуются на шум.

Тысячи голосов узор этой ночи шьют.

Руки и ноги, оторванные снарядами,

Ползут к могилам своим.

К западу поднимается зарево и тяжёлый дым.

Я слышу его

и слушаю остальных,

В клочья разорванных минами,

                   сгоревших в машинах стальных.

Мёртвые ходят по городу, чёрному,

                                         как гематит.

Тянут руки к живым.

Пытаются защитить.

«а я лежу на дне лодки, а лодка моя плывёт…»

а я лежу на дне лодки, а лодка моя плывёт,

а я гляжу в серебристый северный небосвод,

а мне нисколько лет, я песок и камни,

я рыжая глина, я чёрные влажные корни,

а лодка плывёт, и я касаюсь воды руками,

и вода заливается синим и чёрным.

а лодка плывёт на север, к северному сиянию,

а я есть никто, и я есть любовь,

                                   не более и не менее,

и руны легли перевёрнуты, мол,

                                     не смотри заранее,

поскольку отныне ты заслужила прощение,

поскольку кто истинно любит,

                                    более неподвластен

никакому року, никакому предначертанию,

поскольку кто любит, тот выше смерти

                                         и страсти,

того не собьют повороты и травы дурманные,

поскольку кто любит, тот более не течение,

тот лодка, и берега, и небесный ветер,

и вот эта вода, глубокая, тёмная, пенная,

и ещё человек, у которого взгляд светел.

лодка моя плывёт, и я человек, и сосна,

                                         и камень,

я плыву на северо-запад, и у запада

                                         рот оскален,

и вокруг происходит вода и небо,

                               и течёт сквозь меня свет,

какой есть любовь и вечность,

                                какому нисколько лет.

«Итак, пофиксим. Мне позвонил замкомбата…»

Итак, пофиксим. Мне позвонил замкомбата.

Сказал: «Алексей Журавлёв просил передать,

если погибнет в бою». Я заорала матом.

Я упала на пол, валялась на ковре смятом,

Я кричала: «Скажите, что это розыгрыш,

                                         вашу мать».

Я заблудилась в знакомом городе

                                и опоздала на поезд,

Я села в самолет и надеялась, что он упадёт.

В принципе, я летела, практически

                                     не беспокоясь:

Я думала: если это правда, то я вскроюсь.

Тоже, в общем, не худший ход.

И только когда меня встретили майор и летёха

и сказали, что больше нет моего капитана,

кажется, тогда и стало по-настоящему плохо,

только стон вырывался гортанно.

Я целовала его в мёртвые твёрдые губы,

я надела ему кольцо на негнущийся палец.

Думала: я скоро, хороший, любый,

А война тем временем продолжалась.

Дальше был какой-то один нескончаемый вечер,

бесконечное падение в вязкую тьму.

В общем, я приехала в Питер, раздала вещи

и вернулась к нему.

«Позывной его был Паганель…»

Позывной его был Паганель.

Он был высокий, очкастый и странный.

Я приехала, когда уже был апрель,

Долго искала могилу среди тумана.

Его батарея работала на Металлисте,

Луганские знают, где это.

Мне пытались помочь, пытались

                                душу очистить,

но чего вы теперь-то склеите.

На Дебальцево стояли возле Калиново.

Я запомнила эти все топонимы.

Река Смородина, мост Калинов.

Сколько ребят оттуда теперь похоронены.

У него был брелок в виде чайника Рассела.

Он вообще был не артиллерист – математик.

Это война нас всех в камуфло раскрасила,

привыкли засыпать на койках, а не в кроватях.

Но я помню: он любил танцевать.

Он красил волосы в рыжий, чтобы быть

                                         на меня похожим.

Мы катались на колесе обозрения

                        и ходили в Ботанический сад.

А потом явилась война – и хлобысь по роже.

«В этом крае каждую безымянную реку…»

В этом крае каждую безымянную реку

называли Чёрной. И человеку

выживать было сложно. Выжили полукровки,

привыкшие жить в болотах, у чёрной кромки

неба с болотом. Проросли цветами,

жёлтыми, безымянными; и кустами

с красной кожей, растущими у дорог.

Чёрные реки и чёрные нити отмеряли

                                         каждому срок.

Я иду к тебе через каждую чёрную реку.

Сквозь закрытые веки, вбирая

                                      мартовский снег.

собирая боль, что отмерена этому веку,

каждой бабе, потерявшей любимого