Берлинский дневник, 1940–1945 - Мария Илларионовна Васильчикова

Несколько раз начинался сильный дождь. По дороге домой Готфрид Бисмарк заметил, что какие-то дети воруют солому с крыши амбара. Он погнался за ними галопом, моя лошадь пустилась вдогонку, а я вцепилась ей в гриву и не знала, как быть.

БЕРЛИН. Четверг, 17 апреля. Чтение «Двенадцати евангелий» в русской церкви. Это наша Страстная неделя, и у меня начинают болеть ноги от выстаивания долгих служб. Татьяна собирается ехать в Рим 6 мая. Увы, я не смогу поехать вместе с ней, так как я только начинаю осваивать новую работу.

Югославия капитулировала.

Суббота, 19 апреля. Два часа на работе, потом церковь и причастие. Здесь проездом Пауль Меттерних, направляющийся в Испанию, а затем в Рим. Вся эта поездка — какая-то официальная миссия — устроена Вельфхеном, который питает слабость к нему и Татьяне. Из-за воздушных налетов наша всенощная началась в семь вечера. Служили в лютеранской церкви, поскольку наша слишком мала для той массы прихожан, которая неизменно собирается на эту службу. Мы взяли с собой Пауля Меттерниха и Лоремари Шёнбург.

Воскресенье, 20 апреля. Русская Пасха. Папá настоял, чтобы мы сопровождали его во всех визитах, которые он по традиции наносит членам здешней русской колонии.

Только что нам рассказали, что во время белградского переворота юного короля Югославии Петра вытащили ночью из постели, чтобы он присутствовал при казни своего наставника-генерала[329]. (Впоследствии оказалось, что этот слух был ложным.)

Вторник, 22 апреля. Я по-прежнему тружусь над переводами. Адам Тротт хочет, чтобы я взяла на себя всю его рутинную работу, с тем чтобы он пребывал на олимпийских высотах и не заботился обо всякой писанине. Я начала с того, что попыталась навести порядок у него в письменном столе, пока он обедал. Я сидела на полу, вычищала один ящик стола за другим и чуть не плакала — такой там был беспорядок. Вошла его маленькая секретарша, очень ему преданная, и утешила меня: «Герр фон Тротт — гений, а от гения нельзя требовать еще и аккуратности!» Когда он возвратился, я передала ему эти слова, и он был явно тронут. Он провел несколько лет в Англии в качестве Родсовского стипендиата, а также в США, и между собой мы обычно говорим по-английски. Мне с ним так легче. Когда он говорит по-немецки, то выражается столь высокопарно, что я перестаю его понимать — во всяком случае, так бывает, когда он диктует. Он бросает в воздух начало предложения, на секунду замолкает, а потом обрушивает на меня все остальное. Позже, когда я разбираю свои каракули, то оказывается, что я половину пропустила. Я попросту пока еще недостаточно хорошо знаю немецкий. Джаджи Рихтер и Алекс Верт тоже часто говорят со мной по-английски — Джаджи довольно долго жил в Австралии. Иногда нас называют «Палатой лордов».

Среда, 23 апреля. Инее Вильчек работает в качестве Landjahr-Mädchen (имеется в виду обязательное привлечение молодых женщин к сельскохозяйственным работам)[330] у Ханны фон Бредов[331] в Потсдаме. Ханна — сестра Бисмарков, у нее восьмеро детей[332]. За троими самыми маленькими сейчас присматривает Инее. Она их умывает, одевает и водит в школу. В общем, ей повезло: могла бы работать в поле или доить коров. Сегодня мы отмечали день ее рождения в «Ателье». Неподалеку в этом же зале сидел Пауль Меттерних с испанским послом[333]; он все время нам подмигивал.

Пятница, 25 апреля. Ужинала с Татьяной у Хойосов[334]. Хозяин дома Жан-Жорж — брат Мелани Бисмарк[335]. Присутствовали Готфрид Бисмарк, Елена Бирон и Чернины[336]. Мы постепенно перестаем ходить на большие приемы и видимся в основном с одними и теми же немногочисленными людьми в их собственных, довольно тесных жилищах.

Сегодня ночью опять был налет. Наша квартира находится недалеко от бункера Цоо[337], только что построенного из толстенного бетона. Он очень высокий и весь ощетинился зенитными орудиями; считается, что это самое надежное бомбоубежище в этой части города. Когда зенитки начинают стрелять, дрожит земля, и даже у нас в квартире стоит нестерпимый грохот.

Суббота, 26 апреля. Вчера были сброшены только две бомбы, но зато каждая весила 500 килограммов. Мы обнаружили дверь, ведущую в сад позади дома. Она может послужить запасным выходом на случай пожара. Но сад, разумеется, со всех сторон огорожен стеной. Мои занятия гимнастикой могут оказаться очень полезными, если придется через нее перелезать.

Ходила в Итальянскую оперу, приехавшую на гастроли из Рима: «Джульетта и Ромео»[338] Дзандонаи[339]. Никогда прежде не слышала об этой вещи. Пели отлично.

Воскресенье, 27 апреля. После церкви обедала со Стеенсен-Летом[340], датским поверенным в делах, пожилым человеком, у которого пятеро маленьких детей и очаровательная жена[341]. Война в Греции практически окончилась.

Завоевание Балкан было последней крупной победой Гитлера. Она была ознаменована еще одним умышленным зверством: разрушением Белграда силами люфтваффе, в ходе которого погибло 17 000 человек. После капитуляции югославской армии 17 апреля это государство перестало существовать: Хорватия получила независимость, Далмация была аннексирована Италией, а тем, что оставалось от Сербии, правил немецкая марионетка генерал Недич[342]. Только в центральных горных районах до конца войны продолжалось сопротивление — сначала монархистов-«четников» генерала Дражи Михайловича[343], потом коммунистов-партизан Иосипа Тито[344]. Греция держалась до 29 апреля, когда остатки ее армии и бóльшая часть британского экспедиционного корпуса были эвакуированы на Крит. При всей своей недолговечности героическая стойкость Югославии и Греции имела для Гитлера роковые последствия: впервые за восемнадцать месяцев войны его встретил отпор[345]; в Европе, уже молчаливо признавшей его «новый порядок», две маленькие страны посмели бросить ему вызов; и, что еще важнее, балканская кампания вынудила его направить свои танки против СССР на шесть недель позже намеченного срока[346].

Четверг, 1 мая. С момента прихода Гитлера к власти это национальный праздник — «похищенный» у коммунистов[347]. Сидела в Тиргартене, читала письма от родных.

Воскресенье, 4 мая. Ходила в новую маленькую русскую церковь на Фазаненштрассе[348]. Певчие пели прекрасно, тон задавал бывший советский оперный бас.

Понедельник, 5 мая. Сегодня, после лихорадочных сборов, Татьяна уехала в Рим. Елена Бирон сказала мне по телефону, что она оставит у портье своего дома письмо, чтобы Татьяна отвезла его в Рим. Когда я пришла за письмом, мне сказали, что за ним только что приходил от моего имени какой-то мужчина, и портье отдал письмо ему. Я перепугалась, так как знала, что