Личные песни об общей бездне - Виктор Станиславович Коваль

преподаватель политэкономии

Хрущёв Никита — был на Потомаке

Ху Яобан — председатель ЦК КП Китая

Че Гевара — герой кубинской революции, аргентинец

Шверник — член Президиума ЦК КПСС

Шестернев — см. Алик

Эрида — богиня раздора

Яхин — во дворе татарин

1998 г.

2. Мимо Риччи

Тот который

Ношу военные из хлопка

носки и прочий трикотаж,

шутя на «хэ» живу неплохо, а также

желал бы жить ещё не хуже

всегда везде и всюду здесь

Я — тот, кто кашляет простужен

Я ТОТ КТО ЕСТЬ, Я ТОТ КТО ЕСТЬ!

Я тот, который есть желая

Любые знает пироги,

Беги меня собака злая —

ВСЕ ДУРАКИ, ВСЕ ДУРАКИ!

Все дураки меня не любят, ибо, —

скажу спасибо, —

Я ТОТ КОТОРЫЙ, ТОТ КОТОРЫЙ

я тот, который был водой!

я тот, в кого булыжник бросят,

я тот, который крикнет: ТВОЙ, —

когда его о часе спросят.

«Безвестный труженик отъехал в Гудауты…»

Безвестный труженик отъехал в Гудауты,

Раскрыл в Одессе «Прапор перемоги»

И видит, без десьти его минуты,

Как шиты руки и покрыты ноги.

И как к столу его лечебной грязи

Медянка выставит штрафную рюмку йода.

Яд как бальзам. И не ко благу разве

Яд как бальзам. И сторожем свобода?

И не ко благу ли купальщики решали,

Была ли не была ли. И была!

Ногой смотрели, дескать, хороша ли,

Как камениста, впору ли тепла?

К их берегам притёртая вода

Давно кипит, выпаривая соли.

Вся в йоде синь и склянь её видна,

А все всегда ли всё? И всё ли?

Скрипи, скрипи, притёртая вода.

Скребком и ломом скалывая лёд,

Все льду кричат: «Давай, давай, давай!»

И кто его похвалит: «Во даёт!»

Привет из Крыма!

1. «Станут наушничать матушки-зимы…»

Станут наушничать матушки-зимы,

Как мы бесстыдно гуляли раздеты

Колкие цветики из древесины

Прятали как в надувные пакеты

Станут расписывать многия леты

Как затрещали степные кобылки

Как загудели пустые бутылки

Ветром наполнены словно пакеты

И натолкуют такие мешки

Торбы нашепчут такие как горы

Где я любовно снимаю вершки

Местной, татарско-украинской флоры

Счастья не слышу, одни разговоры:

Вишни сорт перший и зимние вирши.

2. «Здесь я скажу: этот край, этот Крым…»

Здесь я скажу: этот край, этот Крым,

Этот жучок на ладони умерший

Дух затаил, ну а мы говорим:

Господи, как восхитительны козы

Или занятны собачьи стада

Или бежим за букетом, куда

Плотник шипы насажал и занозы

Да. Мы бежим, обнимая друг дружку

Чтобы с каким-нибудь встретиться зверем

Фу! Отряхнувши последнюю стружку

Плотник вздохнул и опилки развеял

Вот, загляните, пожалуйста, в ящик

Видите, кустики, горы и тучи

Ваши бутылки, пакеты гудящи…

Матушки-зимы сказали: трескучи

Здесь вроде фона устроено море,

Профиль колосса в тумане долины

В мареве знойном, в тоске о повторе

Вы же искали какой-то полыни?

Нет, маяты. Или, может быть, мяты?

Или малины на лоне долины?

Матушки-зимы сказали: — Звездчаты

Эти букеты, батюшки светы

Батюшки светы сказали: — Якши

Многие леты сказали: — Як треба

Я, привереда, про ящик: — Скажи,

Господи, как понимать это кредо?

3. «Девушка Надя ответила: — Разве…»

Девушка Надя ответила: — Разве

Мне неизвестно в мои-то лета,

С чем мы вошли в отделение связи?

Это посылка. Она принята.

Здесь принимаются наши пакеты

Шьются мешки, зашиваются торбы

И отсылаются Urbi et Orbi[2]

Миру салюты и Граду приветы.

Пейзаж со статуей

Там за госпиталем горки, а на горках хвойный лес,

Небольшие километры места чудного вокруг.

Посреди лесных массивов выступают тут и там

Исполинские озера возле зданий корпусов.

Возле зданий корпусов много лодок, тишина.

Танцплощадка, клуб, киоски, биллиардная, буфет.

И прекрасная купальня входит в воду и выходит,

А в воде, как и на суше, всюду статуи стоят.

Вот и я в газетной шапке, на носу зелёный листик,

Встану с теннисной ракеткой — всюду буду тут стоять!

Не пойду на ужин в девять. Отойдите! Наблюдаю,

Как проходят километры места чудного вокруг.

Отрадное

С Неглинки прочь, сюда во тьму,

тьфу таракань её, уму

не представимую

ну переехали, ну и

что нового? Дурной вопрос.

В окне горят у овощного

12 ящиков на выброс

и стружек 5 кило на снос.

А гули, пакостные птички,

теперь в моё одним глазком

окно упёрлись по привычке

где хлеб им? и в каком таком

неописуемом порядке

вещей со светочем на стуле,

с его ногой на табуретке,

располагаются кастрюли,

стакан и тряпки на прищепке,

стол, а на нём «Напареули» —

откуда, тут, на Рижской ветке?

Ах, гули, гули…

Тут всё разбросано не зря,

и в дальних планах пустыря —

поставить баню возле овощного.

Как же, какая же вита нуова

без зеленного и Сандунова?

Пустырь

     выложено кирпичом:

     к плечу плечом!

     надпись из гравия:

     желаем здравия!

Я к новосёловой судьбе

Пришёл, как в ясную неволю[3], —

В мой новый