Уйское пограничье. Книга 2. Станица Степная - Александр Смольников

Не торопясь, «государь» спустился с помощью охраны на землю и, опустившись в кресло, некоторое время сидел и смотрел вокруг исполненный величия.

В. Г. Перов. Суд Пугачёва. (1879 г.)

Вдруг раздался шум, и двое степняков втащили и бросили перед «самим» мужчину, уже явно немолодого, с шапкой седых волос. Он был ранен в плечо, с перебитой рукой и кровоточащими шрамами на лице. Толпа загудела. Какая-то женщина было взвыла, но сильные руки закрыли ей рот и оттащили внутрь толпы.

– Кто таков?

– Комендант, ваше величество! – проговорил один из степняков.

– А вот ты какой! А ну целуй руку и присягни царю на верность!

Мужчина, стоя на коленях, с трудом поднял голову, пытаясь посмотреть на самозванца заплывшими глазами, потом набрал воздуха и внезапно плюнул в Пугачёва, попав на кафтан.

– Вор ты и самозванец, а не царь!

Пугачёв медленно платком вытер свой кафтан.

– Повесить! – прорычал он.

Когда из-под ног Афанасия была выбита скамья, в толпе произошло движение, раздались крики. С неимоверной силой, внезапно появившейся в женщине, Евдокия, оттолкнув стоявших, выскочила из толпы и рванулась к самозванцу, вытащив из-под кофты нож.

– И-ро-о-о-д! Афанасьюшка мой, кровинушка-а-а моя! – пролетело над площадью.

Она успела вмиг преодолеть пространство до Пугачёва, но чья-та сабля с размаха рубанула её по голове.

– Вот дура-баба!

Пугачёв сплюнул на землю.

Но дальше ему не стало ни лучше, ни веселей. Кого бы ни вызывали из казаков и служивых, на требование присягнуть слышал только одно: «Вор… вор… вор!»

Все пленные были вдохновлены поступком коменданта и шли, не боясь смерти, на виселицу и под расстрел.

Пугачёв встал на ноги, посмотрел на людей свирепым взглядом и прокричал в гневе в толпу:

– Это осиное гнездо предать огню и поруганию! Завтра на Троицк!

Ещё долго над площадью стояли крики, вопли, вокруг клубился дым, пахло гарью. Непокорившаяся станица предавалась уничтожению.

* * *

Во второй половине дня всадник на киргизской крепкой боевой лошади въехал в станицу. Папаха и одежда на нём говорили, что он из казаков. То, как незнакомец ориентировался, выдавало, что он местный, а уверенные действия и шрам от виска показывали в нём опытного, повидавшего войну рубаку.

По мере продвижения по улице лицо его становилось всё более тёмным, с каким-то свинцовым оттенком, а глаза смотрели по сторонам и видели разруху. Валявшиеся повсюду трупы жителей станицы и тлевшие головешки от остовов сгоревших домов дополняли нерадостную картину. Непроизвольно конь побежал быстрей. Впереди показалась площадь со стоявшими на ней виселицами, на которых болтались люди. Весь майдан был завален трупами стариков, женщин и детей. Что-то показалось ему знакомым в мужчине, висевшем в самом центре стоявших виселиц. Сердце учащённо забилось. Он гикнул, и погнал во весь опор свою лошадь.

– Тятя! Батя мой, батя-я-нька-а!

Трифон обнял за талию висевшего отца, потом медленно опустился на колени, обхватив руками и прижавшись головой к голым его ступням.

Плечи тихонько вздрагивали. Он достал шашку и, перерубив верёвку, снял родителя и бережно положил на землю. Потом отрезал верёвку у шеи и закрыл ему глаза.

Дико оглянулся, опять вздрогнул и бросился к устроенной кем-то возвышенности, где стояло, перекосившись, кресло. Там он увидел знакомое платье. Представшая перед ним картина повергла его в полный шок: глаза матери смотрели на него из разрубленной головы. Окровавленные волосы пучком скомкались возле левого плеча, а в руке был сжат большой кухонный нож. Он всё понял.

Дикий крик ненависти, боли, любви и чего-то ещё… наверное, отчаяния, что он не смог защитить своих родителей, вырвался из его горла и, вспугнув ворон, которые уже деловито, что-то клевали вокруг, улетел в вечность.

– А-аа-ааа! У-уу-у-у-ууу!!! – отдалось эхом среди мёртвой станицы.

Кто-то легонько тронул его за плечо. Он повернул голову и увидел маленького пацана, его чистые, светлой уйской воды глаза смотрели на него с надеждой:

– Дяденька, дай хлебушка! Мамку убили…

Потом с Фролом, благо он как-то уцелел в этой бойне, на телеге привезли отца с матерью в разграбленный родительский дом. Через пару дней ворота, скрипнув, отворились. Пелагея с детьми въехала во двор. Как сговорившись, скоро в дом зашла сестра Анна с мужем и старшим сыном Петром, зашёл и Прохор – младший брат Трифона и Анны.

На кладбище стояла солнечная погода конца мая. Берёзы пахли весной новой жизни, привлекая взор салатовым цветом молодой листвы.

Они, дети и внуки Афанасия и Евдокии, стояли у свежих могил. Фрол положил руку на плечо Трифону.

– Надо жить, крестник, надо жить! Жить вон ради них: детей, жён, ради своих семей.

Потом взгляд крёстного упал на малого пацана, с грустными, уйской воды глазами.

– Наконец, ради него!

Какая-то бойкая серая птичка села на ветку, и соловьиная песня красивой трелью огласила окрестность.

– Да, дядя Фрол! Будем жить! Но сначала нужно отомстить!

Трифон посмотрел на соловья и, развернувшись, пошёл в сторону станицы.

В Степной были убиты все казачьи старшины, офицеры, большинство домов и церковь сожжены, а имущество жителей разграблено.

Народная молва говорит, что Пугачёва очень хорошо в то время «припёрли к стенке» правительственные войска, и он в районе станицы закопал свои награбленные сокровища. Где это, никто не знает, так как до сих пор сокровища за 350 лет никто не нашёл. «Емелькина пещера» – это то место, куда он мог бы их спрятать. Огромный двадцатитонный круглый камень покоится между двумя сопками. Эти сопки называют здесь Покровскими воротами. Местные жители уверены, что там и лежит клад. Этот каменный шар якобы в то время покоился на вершине одной из сопок. Атаман приказал у подножия сопки вырыть глубокую яму, куда спрятал все свои сокровища, после чего камень сбросили вниз. На вершине одной из сопок и сегодня видна огромная выемка, которая осталась после каменного шара.

4.2. Месть

Все последующие дни были наполнены приведением в порядок хозяйства: дома, сараев, конюшни, амбара, да мало ли чего нужно привести в порядок в казацком углу. Да, станицу нужно было поднимать и приводить в божий вид. Наделал делов самозванец Емелька, царь он, етить его налево!

Трифон лежал на кровати, а сон не шёл. Стоит закрыть глаза – и на него смотрит в упор тятя, у матушки из глаз текут слёзы. Он уже собрал в отряд станичников молодых и тех, у кого ещё руки крепкие и могут держать оружие. Ещё маненько в станице