Русская литература для всех. От Толстого до Бродского - Игорь Николаевич Сухих

объясняет свое внутреннее родство с героем и структуру книги, обращается к другу-читателю. Воюющий поэт – вот главная его черта. «Я – любитель жизни мирной – / На войне пою войну» («От автора», 2). – «Смолкнул я, певец смущенный, / Петь привыкший на войне» («От автора», 4). Называя себя певцом, автор словно отодвигает себя в историю, включается в число певцов первой Отечественной войны («Певец во стане русских воинов» – заглавие известного патриотического стихотворения В. А. Жуковского, 1812).

И это не случайно. Время Великой Отечественной войны отличалось стремлением реабилитировать русскую историю, возродить патриотические традиции, найти примеры для подражания не только в близком, советском, но и в далеком, имперском прошлом.

Мир «Василия Теркина» – это идеальное пространство, где русское и советское не конфликтуют, а мирно сосуществуют. В главе «О кисете» двадцать пять лет существования советского государства, о которых говорится первоначально, вдруг оборачиваются огромным сроком: «Сколько лет живем на свете? / Тыщу?.. Больше! То-то, брат!»

Твардовский, как ранее Андрей Платонов, как позднее Василий Шукшин, мечтает о той будущей, несостоявшейся России, в которой советская история оказывается продолжением и идеальным воплощением истории русской – с родимым сельсоветом, домом у дороги, березой под окном, девчонкой на вечерке, мирным трудом на своей земле.

О. Э. Мандельштам в стихотворении «Век» (1922) спрашивал: «Век мой, зверь мой, кто сумеет / Заглянуть в твои зрачки / И своею кровью склеит / Двух столетий позвонки?» И сам же отвечал: «Чтобы вырвать век из плена, / Чтобы новый мир начать, / Узловатых дней колена / Нужно флейтою связать».

Стихотворный эпос Твардовского был одной из первых попыток «склеить позвонки» русской и советской эпох. Мать-Россия, родная земля, попавшая в беду, стала почвой, на которой это оказалось возможным (однако попавшую к Мандельштаму от Державина поэтическую флейту заменила простодушная деревенская гармонь).

«Русский дух» безошибочно уловил в «Василии Теркине» очень далекий от Твардовского и вообще мало кого жаловавший в современной литературе И. А. Бунин. Прочитав книгу в сентябре 1947 года, он просил старого друга-писателя Н. Д. Телешова «при случае» передать автору: «Я (читатель, как ты знаешь, придирчивый, требовательный) совершенно восхищен его талантом, – это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык – ни сучка ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого, слова».

Твардовский и сам понимал, что «книга про бойца» была его поэтической вершиной, его звездным часом. В эпилоге он смотрит на свое создание словно со стороны, из другого пространства и времени, из другой жизни:

Смыли весны горький пепел

Очагов, что грели нас.

С кем я не был, с кем я не пил

В первый раз, в последний раз.

С кем я только не был дружен

С первой встречи близ огня.

Скольким душам был я нужен,

Без которых нет меня.

Скольких их на свете нету,

Что прочли тебя, поэт,

Словно бедной книге этой

Много, много, много лет.

После войны взгляд Твардовского на многие события советской истории становится более критичным. В центре поэмы «Дом у дороги» (1942–1946) – также драматические события войны. Солдат приходит на родное пепелище и строит новый дом, ожидая семью из немецкого плена (автор все-таки дает надежду на возвращение).

Новая поэма Твардовского «За далью – даль» (1950–1960) тоже, как и предшествующие, связана с мотивом путешествия, движения: автор пересекает страну в поезде «Москва – Владивосток», описывая дорожные впечатления и размышления. Он рисует картины мирной жизни на Урале и в Сибири, перекрытия Ангары. Но кульминацией поэмы становятся не оптимистические пейзажи, а драматический эпизод случайной встречи на вокзале с возвращающимся из советского лагеря старым другом («Друг детства») и размышление о противоречивой роли И. В. Сталина в советской истории («Так это было»).

На месте идеализированного последнего единоличника Никиты Моргунка и картины счастливой колхозной жизни возникает – через тридцать лет – образ вечной колхозной труженицы, которой протекшие десятилетия так и не принесли счастья:

И я за дальней звонкой далью

Наедине с самим собой,

Я всюду видел тетку Дарью

На нашей родине с тобой;

С ее терпеньем безнадежным,

С ее избою без сеней,

И трудоднем пустопорожним,

И трудоночью – не полней…

Борьба с «культом личности» и его последствиями (он разделяет эту партийную установку) становится главным делом Твардовского в 1960-е годы. Он возвращается к любимому герою (подчеркивая, что это уже иной персонаж) в сатирической поэме «Теркин на том свете» (1963), язвительно изображая нравы советских чиновников и бюрократов, «идеологическую борьбу» с Западом и Вождя, Сталина, который, оказывается, управляет «нашей» частью того света:

– Все за ним, само собой

Выше нету власти. —

Да, но сам-то он живой? —

И живой. Отчасти.

Для живых родной отец,

И закон, и знамя,

Он и с нами, как мертвец, —

С ними он и с нами.

Устроитель всех судеб,

Тою же порою

Он в Кремле при жизни склеп

Сам себе устроил.

Последняя поэма Твардовского «По праву памяти» (1966–1969), уже всецело посвященная последствиям сталинского правления в советской истории, была запрещена почти на двадцать лет.

В 1950–1954 и 1958–1970 годах Твардовский руководит журналом «Новый мир», делая его лучшим периодическим изданием советской эпохи, вполне сопоставимым по значению с некрасовскими журналами XIX века. В «Новом мире» публикуются (за редкими исключениями) лучшие прозаики и поэты. В отделах публицистики и критики обсуждаются самые острые общественные проблемы.

Забыть, забыть велят безмолвно,

Хотят в забвенье утопить

Живую быль. И чтобы волны

Над ней сомкнулись. Быль – забыть! —

удивлялся Твардовский в поэме «По праву памяти» (гл. «О памяти»).

Задачей «Нового мира» и его главного редактора становится восстановление и сохранение исторической памяти во всей ее глубине и разнообразии. Этой цели служат не только поэмы Твардовского, но и его поздняя лирика.

Эпическая лирика: память и совесть

Последняя книга Твардовского называется «Из лирики этих лет» (1959–1968). Лирика этих лет не похожа на стихотворения, которые писал поэт в 1930–1950-е годы. Циклы «Сельская хроника» (1930–1940) и «Фронтовая хроника (1940–1945) состояли, как правило,