Мы дрались с «тиграми» - Артем Владимирович Драбкин

с немцами контактировал. Но мне в открытых боях везло: из любой заварушки я с боем, на виду у всех, к своим выходил. Как говорил после войны начштаба моего дивизиона капитан Советов: «Да, Михину было легко воевать. Он возьмет разведчиков и пошел с ними на передовую с немцами биться. Нам же тут, в тылах, столько работы! Столько забот!..»

После войны бывший замполит Карпов работал на своей довоенной должности в одном из обкомов партии до конца существования этих обкомов. Сухонький, не потерявший на войне здоровья, он казался лет на пятнадцать моложе своего возраста, поэтому продолжал трудиться на благо партии на своем невысоком посту до восьмидесяти пяти лет. Я многое узнал из его писем, о чем в годы войны и не догадывался. Теперь он признавал мои боевые заслуги, хотя в войну, как сказал мне бывший политинформатор политотдела, «клепал» на меня такое, что меня не то что награждать, а военным трибуналом надо было судить.

А теперь каждый раз мой бывший замполит приезжает на ветеранские встречи. Ему уже за девяносто, а все равно приезжает. Очень уж любезно разговаривал он со мною прошлый раз.

– Ты пришли мне боевые эпизоды, а я их в свою книгу включу, ты же воевал, – косвенно признал он, что сам в боях не участвовал.

А что я ему пришлю? Когда мне писать-то? Это у него полно было времени что на фронте, что в обкоме. И чего, думаю, Карпов так лебезит передо мной? Я уж и перестал обижаться на него за трусость и клевету. Не он один виноват в этом, виновата была и система, которой мы так ревностно с ним служили. Только я в упряжке, а он – сидя на облучке.

Оказалось, Карпову нужны были мои боевые эпизоды и хвалебная рецензия на рукопись, которую он прислал мне. До сих пор писательский зуд его одолевает. Целую книгу написал. Просит, чтобы я хороший отзыв дал. А там сплошная ерунда. Из фронтовых газет все списал да фамилии однополчан вставил. Его рукопись и смешно, и стыдно читать. Он же ни одного боя и близко не видал, а пишет все от своего имени, будто он сам бой ведет. И получилась у него настоящая чепуха. Прислал мне копии своих писем в ЦК партии и в Союз писателей с просьбами издать его книгу. Но ни одно издательство не клюнуло, не захотели такое печатать. Вот он и хочет моими воспоминаниями оживить ее.

Вместе с рукописью мой бывший замполит прислал много фотографий военного времени. Мне это было интересно: нас-то на передовой никто не фотографировал. На карточках знакомые мне лица: тыловики, штабисты, политработники. Рассмешила, но и вызвала досаду одна подпись под снимком. На фотографии запечатлена опушка леса с армейской палаткой, на оттяжках палатки сушатся портянки, на траве расстелено полотенце и видны остатки трапезы. А на переднем плане стоят во весь рост в обнимку подвыпившие политработники и офицеры штаба моего дивизиона: положив руки на плечи друг другу, весело раскачиваются из стороны в сторону, в центре – комсорг Одинцов с нарочито широко растянутым аккордеоном. Прямо-таки настоящий довоенный пикник. Подпись под снимком сухо сообщает: «На наблюдательном пункте под Харьковом». Когда я увидел на фотографии знакомую опушку леса, мне стало не по себе: именно здесь мы вели жестокий бой с немцами и потеряли много людей убитыми. Получается, когда мы продвинулись вперед, на эту самую опушку приехали тыловики и устроили на ней гулянку. Карпов, конечно, для форса, назвал это место наблюдательным пунктом, чтобы подтвердить свое мнимое пребывание на передовой. Ему невдомек, что на наблюдательных пунктах не гуляют, палаток не ставят, а прячутся от глаз противника так, чтобы он и в стереотрубу ничего не мог рассмотреть.

Вот и в своей рукописи, совершенно не представляя, что такое бой, он пытается показать себя в этом воображаемом им бою. Пишет: «Иду я как-то по передовой, – (не уточнил, с тросточкой ли прогуливался или с собачкой), – смотрю: комбат никак не может поднять солдат в атаку. Тогда я быстро подбежал к ним и вскрикнул:

– Товарищи солдаты и офицеры! На наших глазах фашисты творят свое черное дело. Они жгут наши села и города, убивают женщин и детей. Не допустим этого! Вперед на фашистских поджигателей!

Бойцы поднялись с земли и пошли в атаку». Как просто! – подбежал, сказал пламенную речь, вдохновил, и атака состоялась. Тихо, мирно. Карпов не знает, что там еще и стреляют, да так, что, лежа, головы не поднять, не то чтобы прогуливаться.

Почти каждый абзац Карпов начинает со слов: «Я стреляю… Веду огонь… Я видел…». На самом деле он никогда на передовой не был, сидел в тылах и писал в дивизионную газету свои «боевые» вирши, а там такие же «фронтовики», как он сам, печатали эту галиматью. А прославлял он «подвиги» Героев из числа политработников и тыловиков. Обидно, что эти его газетные «откровения» хранятся в архивах и нынешние и грядущие историки будут вчитываться в них как в воспоминания очевидцев, истинные откровения настоящих участников боев. Возмутительно и то, что замполит Карпов никогда ничего не писал в газетах о подвигах солдат собственного дивизиона, потому что его это не интересовало и он ничего не знал о них.

«Генерал, – пишет далее в своей рукописи Карпов, – приказал артполку подавить вражеские пулеметы. Я организовал по этому поводу открытое партийное собрание. Выступил с докладом, шесть человек высказались в прениях. Приняли решение: еще сильнее бить фашистов, а коммунистам – агитировать солдат на подавление немецких пулеметов». Сколько же бедным немцам пришлось ждать, пока наши солдаты с передовой сходят к Карпову в тылы на партсобрание, оголив свои позиции, чтобы потом, вернувшись, начать с ними воевать?

О вкладе политработников в повышение боеспособности своего дивизиона можно судить по таким эпизодам из их фронтовой жизни.

На плацдарме за Днестром мы зубами держались за клочок земли, который отвоевали у немцев в тяжелых кровопролитных боях. Постоянными атаками фашисты до того измотали и обескровили нас, что мы готовы были по-волчьи взвыть, чуть с ума не посходили. Осточертела и горькая каша, которую по ночам приносили нам вместе с чаем. И вот однажды, к нашему удивлению, вместо опостылевшей каши нам на НП принесли в термосе горячую жареную картошку. Мы глазам не поверили! Потом каждую ночь разговлялись этой картошкой. Уже и привыкли, она никогда нам не надоедала. И вдруг как оборвалось! – снова каша и каша. Звоню старшине:

– А чего это картошку перестали нам носить?