Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

Чем выше собственная, находящаяся в покое зарядка, тем больше будет и ее связывающая сила; и наоборот – чем ниже ее зарядка, тем меньше система будет способна к восприятию притекающей энергии и тем разрушительнее должны тогда быть последствия такого прорыва защитного покрова. Несправедливо было бы возражение, что повышение энергетического потенциала вокруг места прорыва гораздо проще объясняется как прямое следствие прибывающего сюда раздражения. Если бы это было так, то психический аппарат получил бы только увеличение своего энергетического потенциала, а парализующий характер боли и ослабление всех других систем остались бы необъясненными. Чрезвычайно бурные отводные действия боли также не опровергают нашей гипотезы, так как они происходят рефлекторно, т. е. без посредства психического аппарата. Все наши пояснения, которые мы называем метапсихологическими, страдают неясностью, и причина этого, конечно, в том, что мы ничего не знаем о природе процесса раздражения в элементах психической системы и не вправе строить какие-либо об этом гипотезы. Мы, таким образом, всегда оперируем с неизвестным X, который переносим в каждую новую формулу. Легко допустить условие, что этот процесс протекает с количественно разными энергиями; весьма вероятно также, что он включает больше, чем одно качество (например, в случае вида амплитуды). Как новый фактор, мы рассматриваем гипотезу Брейера, который считает, что имеются две формы наполнения энергией, причем следует различать одну, свободно текущую и стремящуюся к разрядке, и другую, покоящуюся зарядку психических систем (или их элементов). Мы, может быть, остановимся на предположении, что связанность энергии, вливающейся в психический аппарат, заключается в переходе из свободно текущего состояния в состояние покоя.

Я думаю, что уместна попытка рассматривать простой травматический невроз как последствие обширного прорыва защитного покрова. Этим самым старое и наивное учение о шоке подтвердилось бы, по-видимому, в противоречии к более позднему и психологически более требовательному учению, которое этиологическое значение приписывает не механическому воздействию силы, а страху и угрозе для жизни. Это противоречие, однако, не непримиримо, и психоаналитическое понимание травматического невроза не идентично с грубейшей формой теории шока. Если последняя теория сущность шока приписывает прямому повреждению молекулярной структуры или даже гистологической структуры нервных элементов, то мы стремимся понять его действие, исходя из теории прорыва защитного покрова и влияния этого факта на психический орган и из возникающих отсюда задач. Момент испуга и для нас сохраняет свое значение. Его условием является неподготовленность к боязни и отсутствие гиперзарядки систем, которые в первую очередь воспринимают раздражение. Тогда система вследствие низкой заряженности не в состоянии связать прибывающие количества раздражения и тем легче появляются последствия прорыва защитного покрова. Мы, таким образом, видим, что готовность к боязни вместе с гиперзарядкой воспринимающих систем является последней линией защиты от раздражений. Для достаточно большого количества травм разница между неподготовленными системами и системами, подготовленными гиперзарядкой, представляет собой, должно быть, решающий для исхода момент; начиная с травм известной силы, это различие, вероятно, более роли не играет. Как мы знаем, галлюцинаторное осуществление желаний при господстве принципа наслаждения стало функцией сновидений, но не на этом основываются сновидения травматических невротиков, так регулярно переносящие их в ситуацию несчастного случая; мы имеем право предположить, что тем самым они служат другой задаче, решение которой должно предшествовать моменту, когда войдет в действие господство принципа наслаждения. Эти сновидения стремятся наверстать преодоление раздражения, развивая для этого чувство боязни, отсутствие которой и было причиной травматического невроза. Они, таким образом, дают нам возможность понять функцию психического аппарата, которая, не противореча принципу наслаждения, все же является от него независимой и кажется более первоначальной, чем намерение получить удовольствие или избежать неудовольствия.

Здесь было бы уместным в первый раз признать исключение из тезиса, что сновидения являются исполнением желаний. Устрашающие сны, как я много раз подробно показывал, нельзя причислить к таким исключениям; не исключением являются и «сны карающие», так как они только заменяют осужденное желание надлежащим наказанием; они, таким образом, являются исполнением желания, вызванного чувством виновности, как реакции на отвергнутый первичный позыв. Вышеупомянутые сновидения травматических невротиков также нельзя более рассматривать с точки зрения исполнения желаний; нельзя заносить в эту рубрику и встречающиеся при психоанализе сновидения, воспроизводящие воспоминания о психических травмах детства. Скорее они подчиняются тенденции к вынуждению повторения, которое в психоанализе поддерживается вызванным при помощи «внушения» желанием снова воскресить забытое и вытесненное. Так что функция сновидения устранять мотивы нарушения сна путем исполнения желаний мешающих ему побуждений не оказывается его первоначальной функцией; выполнять эту функцию сновидение может лишь после того, как вся психическая жизнь признала господство принципа наслаждения. Если допустить, чтó существует «по ту сторону принципа наслаждения», то логичным будет и допустить, что было какое-то «предвремя», когда функцией сновидений не было исполнение желаний. Это не противоречит его позднейшей функции. Но если уже порвана эта общая тенденция, то возникает дальнейший вопрос: не встречаются ли и вне анализа такие сны, которые в интересах психического связывания травматических впечатлений следуют вынуждению повторения? Ответ на это будет, безусловно, утвердительный.

О «неврозах войны» (поскольку это название означает больше, чем только связь с поводом страдания) я в другом месте высказался, что они вполне могли бы быть травматическими неврозами, возникновение которых облегчается конфликтом «Я»[526]. Факт, упомянутый мною ранее, а именно, что одновременное грубое повреждение, причиненное травмой, уменьшает шансы на возникновение невроза, не будет более непонятным, если вспомнить два факта, подчеркнутых психоаналитическим исследованием: во-первых, то, что механическое сотрясение должно быть признано одним из источников сексуального возбуждения (ср. замечания о влиянии качания и езды по железной дороге в «Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie» – Ges. Werke. Bd. V) и, во-вторых, что болезненное и лихорадочное состояние оказывает – уже во время своего процесса – огромное влияние на распределение либидо. Таким образом, механическая сила травмы освободила бы то количество сексуального возбуждения, которое вследствие недостаточной подготовки к боязни действует травматически; а одновременное физическое повреждение при участии нарциссической «гиперзарядки» страдающего органа избыток возбуждения бы связало (см. Zur Einfuhrung des Narzißmus // Ges. Werke. Bd. X). Кроме того, известно, но недостаточно использовано для теории либидо то, что такие тяжкие нарушения в его распределении, как проистекающие из меланхолии, могут быть временно устранены тем или иным органическим заболеванием и даже крайне развившееся раннее слабоумие может показать при этих условиях временный регресс.

V

Отсутствие защитного покрова, предохраняющего от раздражения изнутри, будет иметь для слоя, воспринимающего раздражение, то последствие, что передачи раздражения приобретают большее экономическое значение и часто дают повод к экономическим нарушениям, сравнимым с травматическими. Наиболее обильными источниками такого внутреннего раздражения являются так называемые первичные позывы организма –