Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

– Ну да, – продолжала я, с недоумением глядя на этих интеллигентов. – Сострадание к преступнику.

– Для преступника нет сострадания. Он нарушил законы общества и должен быть за это наказан, – медленно, с расстановкой сказал один из гостей, который пришел с дамой.

– Но ведь этот человек еще и не убил никого, – сказала я наконец.

– А если убил – за жизнь должна быть отдана жизнь, – с живостью сказал другой гость. – Он должен быть повешен.

– Он должен быть повешен, – как эхо повторили остальные.

У меня язык прилипнул к гортани при виде того, до чего чуждо было этим людям то чувство, которое с детства воспитывается в нас почти религиозным отношением к «несчастным», которое заставляет мужика, крестясь, подавать копейку арестанту, а других, кто побогаче, – посылать в тюрьмы подаяние.

Это было свыше моих сил. Я забыла совсем, что нахожусь в чопорном английском салоне, и вскочила с места.

– И вы ходите в церковь, читаете Библию, – как смеете вы считать себя христианами, раз в своем законодательстве держитесь ветхозаветного правила «око за око, зуб за зуб»?! – закричала я в негодовании, от волнений мешая французский, немецкий и английский языки. – Ведь смертная казнь бессмысленна уже потому, что не достигает цели. Кого «вознаграждает» отдача одной жизни за другую? Родных убитого? да ведь казнью преступника нельзя оживить его жертву. Если вы, общество, присваиваете себе право судить преступника, – докажите ему, что вы достойны этого права, что вы нравственно лучше, выше его… а для этого, прежде всего, – отнеситесь к нему с состраданием, постарайтесь исправить его. А вы – ведете его на виселицу… Чем же, скажите, чем вы лучше его?!

Что-то подступило мне к горлу – я не могла больше говорить…

– Но ведь у вас, в России, есть смертная казнь?

– Нашему уголовному процессу и общественному мнению – чужда смертная казнь, – с гордостью сказала я, с трудом переводя дыхание.

И только тут ясно поняла, какое счастье, что нашему народу так чуждо это холодное, вполне сознательное жестокое отношение к преступникам, на какое я неожиданно наткнулась в этом интеллигентном обществе.

– Бороться с жестокостью народа малоцивилизованного – еще можно, надеясь на то, что просвещение смягчит нравы. Бороться же с жестокостью цивилизованного гораздо труднее: он умеет создавать себе разные опоры в виде общественного мнения, науки и проч.

Никто не смеялся над моей ломаной, из трех языков речью… и все ее поняли, – мое лицо, глаза и жесты говорили яснее всяких слов… Все молчали… молчала и мисс Кэт… она совсем не принимала участия в разговоре. Молодой человек встал и подошел ко мне…

– Да, вы правы, мы действительно следуем Ветхому Завету, тогда как в Новом сказано: «возлюби ближнего твоего…» Вы говорили так хорошо… благодарю вас.

Я была тронута, что хоть одного удалось убедить, и чуть не со слезами на глазах пожала руку этому молодому человеку, фамилия которого так и осталась мне неизвестной.

Подошла мисс Кэт и показала мне пчельник, который помещается в комнате: красивый, искусно сделанный ящик, где под стеклом видны были соты и ползали пчелы. Она с любовью смотрела на них, рассказывая, как нынче вечером повезет свой пчельник в один из народных университетов для демонстрации и будет читать там реферат.

А я, смотря на ее уже немолодое лицо, думала: какая масса женщин в Англии осуждена на безбрачие, – и какой-то холод пробирался в душу при мысли о молодости без любви, об одинокой жизни… И глубокое сострадание охватывало душу… Заменять страшную пустоту личной жизни – пчелами… какой ужас!

Скорей в Париж! Как могла я так долго пробыть здесь, вдали от него, как могла?! Я теперь удивляюсь сама себе. Кажется, если бы пришлось пробыть здесь еще неделю – я умру…

Стрелка близилась к семи. Гости ушли. Семья мисс Кэт радушно пригласила меня отобедать у них; скоро девять часов вечера – я еду прямым путем на Дувр-калэ.

Париж, 30 сентября

Наконец-то!

Облетели листья… Париж уж не блестит яркой свежей красотою, как в мае, – но после Лондона он кажется еще прекраснее, а расстояния и совсем невелики.

Все мое существо сияет от радости при мысли о том, что я опять там же, где он живет…

1 октября, вторник

Ищу комнату в прекрасном доме на той же rue de Arbalète, которая носит громкое название Villa Médicis. Действительно, улица достойна этих господ: четыре прекрасные большие дома, выстроенные по всем правилам современных удобств и гигиены. Дворы безукоризненной чистоты с садиками. В первом здании в пятом этаже меблированная квартира, комнаты которой сдаются исключительно женщинам. Я осведомилась – кто жилицы. Оказалось, все порядочные. Пансион надоел так, что я последнее время только и ждала – скоро ли оставлю его. Наученная горьким опытом прошлого года, не буду больше жить в студенческих квартирах, а поищу комнату в семье, чтобы быть одной жилицей. Это очень трудно…

3 октября, четверг

На этот раз, кажется, нашла: правда, не в семье и не одной жилицей, но зато и нет студентов, – комнаты в этой маленькой квартире сдаются исключительно женщинам. Две румынки – одна с медицинского факультета, другая с lettres – живут в одной комнате, две другие еще не заняты. Я взяла одну из них, подешевле, – очень светлая, чистая, уютная. Другую по дороге рекомендовала какой-то русской, тоже, кажется, студентка. Так что вполне можно будет рассчитывать на покойную жизнь. Возьму пианино напрокат – здесь это стоит всего 10 фр. в месяц.

Однако как полезна жизнь в деревне и работа на свежем воздухе! Чувствую себя прекрасно. Несмотря на трехдневную беготню по лестницам, возню с вещами, – не только не устаю, а кажется, что расходую самую небольшую часть своей силы, что ее мне некуда девать.

5 октября, суббота

Вчера первый свободный вечер – пошла гулять… и конечно туда, на rue Brézin.

Она была по-прежнему тиха и пустынна, только сквер изменился – печально смотрели пожелтевшие листья… Было холодно… и все кругом так печально, так способствовало моему настроению…

Не знает он, что я вернулась… Сердце замирало от радости, едва я коснулась его родной земли…

Он спит теперь, утомленный дневной работой, и не узнает, и не догадается… никогда…

6 октября

А ведь я совершенно не знаю, кто он. Как бы узнать хоть что-нибудь о нем?..

Когда я уезжала и приходила прощаться к Анжеле, та сказала, что знает его. Тогда я не смела спросить ничего, это было бы слишком явно заметно… А теперь… Если я не могу его видеть – то услышать хоть слово о нем!

Какое благодеяние – дождь