Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

вдруг вспомнила, что читала в каком-то романе, как пассажиры, поместившиеся в отдельном купе, были ограблены во время пути злоумышленниками, изранены и выброшены на полотно дороги. В романе, правда, говорилось про двух женщин, ехавших в купе, – думалось ей, – а она находится в сообществе мужа, стало быть, мужчины, но что же значит этот мужчина, ежели он спит как убитый? Какая от него может быть защита? Разбойники вернутся в купе, один набросится на спящего мужа, другой схватит ее за горло – и вот они погибли. Кричать? Но кто услышит? Купе глухое, не имеющее сообщения с другим купе; вход в него с подножки, находящейся снаружи вагона.

– Николай Иваныч… – тронула она наконец за плечо спящего мужа.

Тот пронзительно всхрапнул и что-то пробормотал, не открывая глаз.

– Николай Иваныч, проснись… Я боюсь… – потрясла она еще раз его за рукав.

Николай Иванович отмахнулся рукой и произнес:

– Пусти, не мешай.

– Да проснись же, тебе говорят. Я боюсь, мне страшно…

Николай Иванович открыл глаза и смотрел на жену посоловелым взором.

– Приехали разве куда-нибудь? – спросил он.

– Не приехали, все еще едем, но пойми – мне страшно, я боюсь. Ты так храпишь бесчувственно, а я одна не сплю, и мало ли что может случиться.

– Да что же может случиться?

– Я боюсь, что на нас нападут разбойники и ограбят нас.

И она рассказала ему про случай в отдельном купе на железной дороге, про который она читала в романе, и прибавила:

– И зачем это мы сели в отдельное купе?

Николай Иванович тоже задумался.

– Недавно даже писано было, что усыпляют на железных дорогах разбойники, хлороформом усыпляют, а ты спишь как убитый, – продолжала Глафира Семеновна.

– Да ведь я чуть-чуть… – оправдывался Николай Иванович.

– Как чуть-чуть! Так храпел, что даже стук колес заглушал. Ты уж не спи, пожалуйста.

– Не буду, не буду… Я сам понимаю теперь, что надо держать ухо востро.

– Да конечно же… Двери снаружи… Войдут – меня за горло, тебя за горло – ну и конец. Ведь очень хорошо понимают, что в Париж люди едут с деньгами.

– Не пугай, не пугай, пожалуйста, – отвечал Николай Иванович, меняясь в лице, и прибавил: – И зачем ты это мне сказала! Ехал я спокойно…

– Как зачем? Чтобы ты был осторожнее.

– Да ведь уж ежели ворвутся разбойники, так будь осторожен или неосторожен – все равно ограбят. Не пересесть ли нам в другое купе, где несколько пассажиров? – задал он вопрос.

– Как же ты пересядешь, ежели поезд летит безостановочно, как стрела, а купе наше не имеет внутреннего сообщения с другим купе?

– И то правда. Тогда вот что… Не вынуть ли мне деньги-то из кармана и не переложить ли за голенищу?

– А ты думаешь, что нападут разбойники, за голенищей не будут шарить?

– Верно, верно. Так что ж тут делать?

– Прежде всего не спи.

– Да уж не буду, не буду.

– Потом… Ведь у тебя есть револьвер в саквояже. Зачем ему быть в саквояже? Вынь его и положи рядом на диван – все-таки будет спокойнее.

– Душечка, да ведь револьвер не заряжен.

– Так заряди его. Зачем же возить с собой револьвер, ежели им не пользоваться?

– Так-то оно так, но вот, видишь ли, я впопыхах патроны дома забыл.

Глафира Семеновна так и всплеснула руками.

– Вот дурак-то! Видали ли вы дурака-то! – воскликнула она.

– Да что ж ты поделаешь, если забыл! На грех мастера нет. Да ты не беспокойся, в Париже купим, – отвечал Николай Иванович.

– Еще того лучше! Мы находимся в опасности по дороге в Париж, а он только в Париже патроны купит!

– Постой, я выну из саквояжа свой складной нож и открою его. Все-таки оружие.

– Тогда уж выньте и револьвер и положите его вот здесь на диван. Хоть он и не заряженный, а все-таки может служить острасткой тому, кто войдет. Давеча, когда ты спал на всем ходу поезда, вошел к нам в купе кондуктор для осматривания билетов, и удивительно он мне показался подозрительным. Глаза так и разбегаются. Хоть и кондуктор, а ведь тоже может схватить за горло. Да и кондуктор ли он? Вынимай же револьвер и складной ножик.

Николай Иванович тотчас же слазил в саквояж, достал револьвер и складной ножик и положил на видном месте.

– Ты, Глаша, бодрись… Бог милостив. Авось и ничего не случится, – успокаивал он жену.

– Дай-то Бог, но я должна тебе сказать, что когда ты спал и мы останавливались на минуту на какой-то станции, то к окну нашего купе подходил уж какой-то громадного роста черный мужчина в шляпе с широкими полями и очень-очень подозрительно посматривал. Даже встал на подножку и прямо заглянул в наше купе.

– Да что ты?

– Верно, верно. А вид у него совсем разбойницкий, шляпа с самыми широкими полями, на плечах какая-то накидка… Ну, одним словом, точь-в-точь как ходят разбойники в здешних заграничных землях.

Николай Иванович в раздумье чесал затылок.

– А уж потом ты его не видала, этого разбойника? – спросил он жену.

– Да где же видеть-то, ежели мы с тех пор нигде не останавливались? Поезд уже с час летит, как птица.

– Бодрись, Глаша, бодрись… Теперь кто взглянет к нам в купе – сейчас будет видеть, что мы вооружены, что мы приготовившись. Тоже ежели и разбойник увидит револьвер, так еще подумает – нападать или не нападать.

– Ты уж, пожалуйста, только не спи, – упрашивала жена.

– Какой тут сон! До сна ли мне теперь?

У двери с наружной стороны кто-то закопошился, что-то звякнуло, блеснул огонек. Николай Иванович вздрогнул. Глафира Семеновна побледнела и забормотала:

– Господи, спаси и помилуй! Возьми, Николай Иваныч, револьвер хоть в руки. Возьми скорей.

Николай Иванович протянул руку к револьверу. В это время спустилось стекло купе и в отворенное окно показалась голова кондуктора.

– Bitte Fuhrkarten, mein Herr[94], – проговорил он.

Николай Иванович, держа в одной руке револьвер и как бы играя им, другой рукой подал кондуктору билеты и не сводил с него глаз. Кондуктор покосился на револьвер и пробормотал:

– Jetzt können Sie bis Verniers ruhig schlаfen[95].

– Видишь, видишь, какая подозрительная рожа! – заметила Глафира Семеновна.

– Действительно подозрительная, – согласился Николай Иванович.

XXI

Беспокойство супругов о том, что они могут быть ограблены в купе разбойниками, все усиливалось и усиливалось и наконец дошло до крайних пределов, когда во время минутной остановки на какой-то станции дверь купе отворилась и в ней показалась гигантская фигура с дымящейся короткой трубкой во рту, в широкополой шляпе с тетеревиным пером, в венгерке и с охотничьим кинжалом за поясом. Фигура в одной руке держала серый непромокаемый плащ, а в другой ружье в чехле. Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и инстинктивно бросилась от фигуры к противоположной двери купе. Отскочил к другой двери и Николай Иванович, забыв даже захватить лежавший на диване револьвер. Он был бледен как полотно и силился отворить изнутри дверь, чтобы выскочить из купе, но дверь была заперта снаружи.

– Кондуктор! Хер кондуктор! – закричал он не своим голосом, но глас его был гласом вопиющего в пустыне; фигура влезла в купе, захлопнула за собою дверь, и поезд снова помчался.

Глафира Семеновна тряслась, как в лихорадке, на глазах ее были слезы. Она жалась к мужу и шептала:

– Разбойник… Тот самый разбойник, который уже заглядывал к нам в купе на одной из станций. Что нам делать? В случай чего я буду бить стекла и кричать.

Фигура «разбойника» заметила, что она напугала супругов, и, вынув изо рта трубку, рассыпалась в извинениях, мягко заговорив по-немецки:

– Bitte, entschuldigen Sie, Madame, dass ich Ihnen gestört habe. Bei uns is Coupe ist fürchterlich besetzt[96].

Супруги ничего не поняли и молчали.

– Вы спали и испугались? – осведомилась фигура по-немецки и прибавила: – Да, я так внезапно вошел. Пожалуйста, извините и успокойтесь.

Ответа не последовало. Супруги не шевелились. Фигура не садилась и продолжала по-немецки:

– Пожалуйста, займите ваши места.

– Глаша, что он говорит? Он денег требует? – спросил Николай Иванович жену. – Ежели что – я выбью стекло и выскочу…

– Нет… не знаю… Он что-то кланяется, – отвечала та, заикаясь.

– Вы русские или поляки? Вы не говорите по-немецки? – не унималась фигура, услыша незнакомый говор супругов и не получая от них ответа. – Ах, как жаль, что вы не говорите по-немецки!

И фигура стала приглашать их садиться жестами. В это время Николай Иванович заметил у бедра фигуры две висящие вниз головами убитые дикие утки и, сообразив, приободрился и проговорил жене:

– Кажется, это не разбойник, а охотник. Видишь, у него