Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

– Да, да… Кофей отлично… – отвечал Николай Иванович. – Ты, брат, и масла приволоки, и булок, – обратился он к слуге. – Глаша! переведи ему.

– Пян и бер…[141] – сказала Глафира Семеновна. – И побольше. Боку…

– Пян-бер… – повторил Николай Иванович.

– Oui, oui, monsieur… Un déjeuner…[142]

– Да, да… Мне и жене… Ну, живо…

Слуга побежал исполнять требуемое.

XXV

Когда Николай Иванович и Глафира Семеновна умылись, поспел и кофе. Тот же слуга в потертом пиджаке и четырехугольном бумажном колпаке внес поднос с кофейником, молочником и булками. Прежде всего Николая Ивановича поразили громадные чашки для кофе, превосходящие по своим размерам даже суповые чашки. При них находились так называемые десертные ложки. Николай Иванович как увидел чашки и ложки, так и воскликнул:

– Батюшки! Чашки-то какие! Да ты бы еще, молодец, ведра с уполовниками принес! Кто же в таких чашках кофей пьет! Уж прачки на что до кофеища охотницы, а такую чашку кофею, я полагаю, ни одна прачка не вытянет.

Слуга стоял, кланялся и глупо улыбался.

– Глаша! Переведи ему, – обратился Николай Иванович к жене.

– Да как же я переведу-то? – отвечала Глафира Семеновна в замешательстве. – Ты такие слова говоришь, которых я по-французски и не знаю. Ле тас тре гран, – указала она слуге на чашки. – Пуркуа гран?

– Oh, madame, c’est toujours comme ça. Vous avez demandé café au lait[143].

– Говорит, что такие чашки нужно, – перевела Глафира Семеновна. – Верно, уж у них такой обычай, верно, уж кофейная страна.

– Ты ему про прачку-то скажи.

– Я не знаю, как прачка по-французски.

– Как не знаешь? Ведь комнатные слова ты все знаешь, а «прачка» комнатное слово.

– Ну вот поди ж ты – забыла.

– Так как же мы стирать-то будем? Ведь белье придется в стирку отдавать.

– Ну, тогда я в словаре посмотрю. Наливай же себе кофею и пей. Чего ты над чашкой-то сидишь!

– Как тут пить! Тут надо ложками хлебать, а не пить. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что они нарочно такие купели вместо чашек нам подали, чтобы потом за три порции кофею взять, а то так и за четыре. Вот помяни мое слово, за четыре порции в счет наворотят. Грабеж, чисто грабеж.

– Да пей уж, пей. Ведь на грабеж и за границу поехали.

Слуга все стоял и глупо улыбался.

– Voulez-vous encore quelque chose, monsieur?[144] – спросил он наконец, собираясь уходить.

Николай Иванович понял слово «анкор» и воскликнул:

– Как анкор? Как еще? Ведра с кофеем принес да еще спрашивает – не подать ли анкор! Сорокаведерную бочку с кофеем нам еще приволочь хочешь, что ли! Иди, иди с Богом! Вишь, как разлакомился! Анкор! Правду купец-то в Кельне на станции говорил, что здесь семь шкур дерут, – отнесся Николай Иванович к жене.

Слуга все еще стоял, глупо улыбался и наконец сказал:

– J’aime la langue russe… Oh, que j’aime, quand on parle russe![145]

– Глаша! Что он торчит? Что ему еще надо?

– Говорит, что очень любит слушать, когда говорят по-русски, – перевела Глафира Семеновна и кивнула слуге, сказав: – Але…

Тот переминался с ноги на ногу и не шел.

– Votre nom, monsieur, votre carte… – сказал он. – Il faut noter chez nous en das…[146]

– Что он говорит? Чего еще ему надо, Глаша?

– Спрашивает, как нас зовут.

– А! Паспорт? Сейчас, сейчас… – засуетился Николай Иванович.

– Oh, non, monsieur… Le passeport се n’es pas necessaire. Seulement votre nom, votre carte[147].

– Говорит, что паспорт не надо. Просит только твою карточку.

– Как не надо! Вздор… Пускай уж заодно берет. Ведь прописаться же в участке надо. Ведь не на один день приехали. Вот паспорт… – выложил Николай Иванович на стол свою паспортную книжку.

Слуга отстранил ее рукой и стоял на своем, что паспорта не надо, а надо только карточку.

– Seulement une carte… une carte de visite…[148] – пояснял он.

– Дай ему свою визитную карточку. Говорит, что паспорта не надо. Верно, здесь не прописываются.

– Как возможно, чтобы не прописывались. Где же это видано, чтобы не прописываться в чужом месте! Почем они нас знают! А вдруг мы беспаспортные! Вот, брат, бери паспорт… – протянул слуге Николай Иванович книжку.

– Pas passeport… Seulement la carte… – упрямился слуга.

– Да что ты его задерживаешь-то! Ну дай ему свою карточку. Ведь для чего же нибудь ты велел сделать свои карточки на французском языке.

Николай Иванович пожал плечами и подал карточку. Слуга удалился.

– Глаша, знаешь, что я полагаю? – сказал Николай Иванович по уходе слуги. – Я полагаю, что тут какая-нибудь штука. Где же это видано, чтобы в гостинице паспорта не брать в прописку!

– Какая штука?

– А вот какая. Не хотят ли они отжилить наш багаж, наши вещи? Мы уйдем из номера, вещи наши оставим, вернемся, а они нам скажут: да вы у нас в гостинице не прописаны, стало быть, вовсе и не останавливались и никаких ваших вещей у нас нет.

– Да что ты! Выдумаешь тоже…

– Отчего же они паспорт не взяли в прописку? Паспорт в гостиницах прежде всего. Нет, я внизу во что бы ни стало всучу его хозяйке. Паспорт прописан, так всякому спокойнее. Ты сейчас и в полицию жаловаться можешь, и всякая штука…

Глафира Семеновна между тем напилась уже кофею и переодевалась.

– Ты смотри, Глаша, все самое лучшее на себя надевай, – говорил Николай Иванович жене. – Здесь, брат, Париж, здесь первые модницы, первые франтихи, отсюда моды-то к нам идут, так уж надо не ударить в грязь лицом. А то что за радость, за кухарку какую-нибудь примут! Паспорта нашего не взяли, стало быть, не знают, что мы купцы. Да здесь, я думаю, и кухарки-то по последней моде одеты ходят.

– Да ведь мы на выставку сейчас пойдем… Вот ежели бы в театр… – пробовала возразить Глафира Семеновна.

– Так на выставке-то, по всем вероятиям, все как разряжены! Ведь выставка, а не что другое. Нет, уж ты новое шелковое платье надень, бархатное пальто, визитную шляпку, и бриллиантовую брошку, и бриллиантовые браслетки.

– Зачем же это?

– Надевай, тебе говорят, а то за кухарку примут. В модный город, откуда всякие наряды идут, приехали, да вдруг в тряпки одеться! Все лучшее надень. А главное, бриллианты. Да и спокойнее оно будет, ежели бриллианты-то на себе. А то вон видишь, паспорта даже в прописку не взяли, так как тут бриллианты-то в номере оставлять! У тебя бриллиантов с собой больше чем на четыре тысячи.

– Вот разве только из-за этого…

– Надевай, надевай… Я дело говорю.

Через четверть часа Глафира Семеновна оделась.

– Ну, вот так хорошо. Теперь никто не скажет, что кухарка, – сказал Николай Иванович. – Вот и я бриллиантовый перстень на палец надену. Совсем готова?

– Совсем. На выставку поедем?

– Конечно же, прямо на выставку. Как выставка-то по-французски? Как извозчика-то нанимать?

– Алекспозицион[149].

– Алекспозицион, алекспозицион… Ну тронемся…

Николай Иванович и Глафира Семеновна сошли с лестницы. Внизу Николай Иванович опять всячески старался всучить свой паспорт в прописку, обращаясь уже на этот раз к хозяину и хозяйке гостиницы, но те также наотрез отказались взять: «Се n’est pas nécessaire, monsieur»[150].

– Нет, уж ты что ни говори, а тут какая-нибудь штука да есть, что они паспорта от нас не берут! – сказал Николай Иванович жене, выходя из подъезда на улицу, и прибавил: – Нужно держать ухо востро.

XXVI

– Батюшки! Да тут и извозчиков нет. Вот в какую улицу мы заехали, – сказал Николай Иванович жене, когда они вышли из подъезда гостиницы. – Как теперь на выставку-то попасть?

– Язык до Киева доведет, – отвечала храбро Глафира Семеновна.

– Ты по-французски-то тоже одни комнатные слова знаешь или и другие?

– По-французски я и другие слова знаю.

– Да знаешь ли уличные-то слова? Вот мы теперь на улице, так ведь уличные слова понадобятся.

– Еще бы не знать! По-французски нас настоящая француженка учила.

Николай Иванович остановился и сказал:

– Послушай Глаша, может быть, мы на выставку-то вовсе не в ту сторону идем. Мы вышли направо из подъезда, а может быть, надо налево.