Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

Отлегло несколько от сердца и у Глафиры Семеновны, и она, пересилив страх, отвечала:

– А не может разве разбойник настрелять себе уток?

– Так-то оно так… Но смотри… У него лицо добродушное, даже глупое.

– Тебе кажется добродушным и глупым, а мне страшным. Пожалуйста, будь наготове и не спускай с него глаз. Где же твой револьвер? – вспомнила она.

– Ах да… – спохватился Николай Иванович. – Вон револьвер лежит на диване около того окошка.

– Воин! В минуту опасности забыл даже и о револьвере.

– Что я поделаю с этим револьвером супротив его ружья! – шептал Николай Иванович.

– Да ведь у него ружье в чехле.

– В чехле, да заряжено, а ты ведь знаешь, что мой револьвер без патронов.

– Все-таки возьми его в руки… Ведь никто не знает, что он не заряжен. Возьми же.

– Я, Глаша, боюсь подойти. Смотри, у этого черта какой нож за поясом.

– Так ведь и у тебя есть ножик. Куда ты его задевал?

– Я, должно быть, впопыхах уронил его под скамейку.

– Ах, Николай Иваныч! Ну можно ли на тебя в чем-нибудь понадеяться! Ты хуже всякой женщины.

– Да ведь я, душечка, в военной службе никогда не служил.

– Подними же ножик.

– Где тут искать! Я, душенька, боюсь даже и наклониться. Я наклонюсь, а этот черт как хватит меня!.. Нет, уж лучше так. Сама же ты говорила, чтоб не спускать с этого разбойника глаз. А то нет, это положительно не разбойник. Смотри, он вынул из сумки грушу и ест ее.

– Да ведь и разбойники могут есть груши. Это не доказательство. Все-таки ты держи ухо востро.

– Да конечно же, конечно же… Я, Глаша, сяду. Ведь уж все равно, что стоя, что сидя…

И Николай Иванович, не спуская глаз с «разбойника», медленно опустился на диван около того окна, где стоял. Косясь на «разбойника», села и Глафира Семеновна. «Разбойник» взглянул на нее и ласково улыбнулся.

– Успокоились? – спросил он по-немецки. – Ах, как мне жалко, что я напугал вас во время сна.

– Тебя задирает, – прошептал жене Николай Иванович, не поняв, разумеется, что сказал «разбойник», и спросил ее: – Не понимаешь, что он бормочет?

– Откуда же мне понимать!

Не спускали с разбойника глаз супруги, не спускал с них глаз и разбойник. Сидели они в разных углах купе. Минуту спустя разбойник достал из сумки две груши, протянул их на своей ладони супругам и с улыбкой произнес: «Bitte». Глафира Семеновна съежилась, еще сильнее прижалась к уголку вагона и не брала. Николай Иванович протянул было руку, но жена остановила его:

– Не бери, не бери… Может быть, отравленные груши, чтобы усыпить нас.

– Ах, и то правда, – отдернул руку Николай Иванович. – А я хотел взять, чтобы не раздразнить его.

«Разбойник» не отставал, сидел с протянутой ладонью, на которой лежали груши, и повторял:

– Bitte, bitte… Ohne Seremonie…[97]

– Я, Глаша, возьму, но есть не буду, – сказал Николай Иванович, взял грушу и кивнул «разбойнику», пробормотав: – Данке…

«Разбойник» помолчал немного и опять произнес по-немецки:

– На следующей станции я освобожу вас от своего присутствия. Я буду уже дома.

Супруги, разумеется, ничего не поняли из его слов. Он все-таки показал им на уток и пробормотал по-немецки:

– Вот везу жене. Это мой охотничий трофей. In Russland giebt es solche Enten?[98] – задал он вопрос, поясняя жестами, но его все-таки не поняли и оставили без ответа.

Поезд уменьшил ход. «Разбойник» засуетился, схватил ружье, непромокаемый плащ и стал собираться уходить. Глафира Семеновна приняла это за угрозу и воскликнула:

– Коля! Коля! Хватай скорей свой револьвер.

Николай Иванович потянулся и быстро схватил револьвер, который лежал прикрытый носовым платком на противоположном конце дивана. «Разбойник» улыбнулся и пробормотал по-немецки:

– А! Тоже с оружием ездите. Это хорошо по ночам…

Поезд остановился. «Разбойник» поклонился супругам, еще рассыпался в извинениях и вышел из купе.

– Ну слава Богу! – воскликнул Николай Иванович, когда они остались в купе без «разбойника». – Провалился! Ах, как он напугал нас, а ведь на тебе, Глаша, лица не было.

– Ты ничего? Да ты хуже меня! – попрекнула его супруга. – Ты даже оружие забыл схватить в руки.

– Ну пес с ним. Слава Богу, что ушел. Вот охотник, а как похож на разбойника.

– Погоди радоваться-то. Может быть, и разбойник. Да нечего торжествовать, что и ушел. Очень может быть, что он влез к нам, чтоб высмотреть хорошенько нас и купе, а уж на следующей станции влезет к нам с другими разбойниками, – заметила Глафира Семеновна.

– Что ты, что ты, Глаша! Типун бы тебе на язык! – испуганно проговорил Николай Иванович и перекрестился.

А поезд так и мчался во мгле непроглядной ночи.

XXII

Невзирая, однако, на тревожное состояние Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, сон сделал свое дело и они задремали на несколько времени, хотя и дали себе слово не спать. Первой проснулась Глафира Семеновна и даже испугалась, что спала. Она проснулась от остановки поезда на станции. Стучали молотками, пробуя колеса, перекликались рабочие, и уж перекликались на французском языке, как показалось Глафире Семеновна. Она открыла окно и стала прислушиваться – да, французский язык. Немецкого говора не слыхать, он исчез; исчезли откормленные лоснящиеся физиономии немецких железнодорожных служащих, исчезли немецкие фуражки и заменились французскими кепи, появились французские бородки на тощих лицах и на станционном здании красовались уже французские надписи. Первым, что бросилось Глафире Семеновне в глаза, была надпись «Buvette».

– Николай Иваныч, французский язык! Приехали, во французскую землю приехали! – радостно бросилась она к мужу.

Николай Иванович спал, прислонившись к уголку и держа руку на револьвере, который лежал у него на коленях. Жене нужно было потрясти его за плечо, чтобы он проснулся. Он открыл глаза, быстро вскочил на ноги и, уронив на пол револьвер, испуганно спрашивал:

– Опять разбойник? Где он?

– Какой разбойник! Мы приехали во Францию, французский язык… Может быть, это уж даже Париж.

– Не может быть! Тогда надо спросить. Что ж ты! Спрашивай… Хвастайся французским языком.

Глафира Семеновна высунулась из окна и крикнула проходившей французской бородке:

– Мосье… Кель статион? Пари? Эсе Пари?[99]

– Oh, non, madame. Paris est encore loin. A Paris nous serons le matin[100], – послышался учтивый ответ.

– Что он говорит? – осведомился Николай Иванович.

– Нет, нет, не Париж. В Париж мы приедем еще утром.

– Однако ты все понимаешь.

– Еще бы! По-французски я сколько угодно. У нас в пансионе француженка была настоящая, – похвасталась Глафира Семеновна. – Вот написано – пур ля дам; вон – пур ле месье… Вон – бювет. Тут можно выпить желающим.

– Так я, Глаша, с удовольствием бы выпил. Спроси, сколько минут стоим.

– Нет, нет. А на кого ты меня оставишь? Я боюсь. А вдруг опять разбойник?

– Да разбойник, должно быть, в немецкой земле остался. Неужели же его через границу пропустили? Наконец, ты можешь со мной вместе выйти.

– Кондуктер! – опять закричала Глафира Семеновна. – Комбьен минют иси?

– Seulement deux minutes à présent, madame. Il vous reste deux minutes.

– Me ну вулон буар…[101]

– Да, буар… Буар вен руж, а то так бьер[102], – прибавил Николай Иванович и тут же похвастался перед женой: – Все хмельные слова я отлично знаю.

Кондуктор протянул руку и сказал:

– Vous voulez prendre du vin rouge? Donnezmoi de l’argent, monsieur. Je vous apporterai tout de suite[103].

– Что он говорит, Глаша?

– Сам принести хочет нам вина. Комбьян пур бутель?[104]

– Deux francs. Dépêchez-vous, madame, dépêchez-vous[105].

– Как, тоже депешу надо? – спросил Николай Иванович. – И здесь по телеграфной депеше?

– Да нет же, нет. Давай ему скорей денег. Давай два французских серебряных четвертака. Скорей, скорей.

– Вот! – И Николай Иванович, сунув кондуктору деньги, прибавил: – Тут труа четвертак. Пусть на труа франк. А я думал, что и здесь, как в Неметчине, все надо по телеграфу, когда кондуктор упомянули про депешу-то, – отнесся он к жене по уходе кондуктора.

– Да нет, нет. Он не про депешу упомянул, а сказал: «Депеше ву», то есть поторопитесь. Здесь французская земля, здесь этого нет.

– Ну то-то. А то удивительно странно показалось. Думаю: там только обеды по телеграфическим депешам, а здесь уж и выпивка. Нет,