У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №2(2) 2017 г. - Альманах Российский колокол

идти к ним и верить в себя. Вера в себя – вещь великая. Не самоуверенность, нет, ни в коем случае, самоуверенность делает человека очень недобрым. Я вот утром прихожу на работу, сажусь у окна… Я корректором в издательстве работаю, вот в этом доме, – рассказчик махнул в сторону старинного особняка. – Сажусь я у окна и наблюдаю, каждый день наблюдаю, как здесь вот, в парке, крепкий, упитанный мужчина делает зарядку. Он немолод, уже хорошо видна лысина. Зарядку он делает активно, исступленно и как-то по-особенному агрессивно. Движения уверенные. Руками этак рубит воздух, кулаками, ногами бьет воображаемого противника. Губы поджаты, глаза прищурены, на лице замерла жесткая маска. И, вы знаете, честное слово, за всем этим проглядывает очень недобрый, нехороший человек. Не скрою, каждый раз он у меня вызывает такое раздражение, что портится настроение на весь рабочий день. Впрочем, уверенный в своих силах человек, настойчивый и одержимый в достижении своей цели, несомненно, вызывает раздражение у кой-кого из тех, кто встречается на его пути. Видимо, оно вызывается многими причинами: завистью, нежеланием помочь, проявить инициативу, обычной ленью, неумением и боязнью сдвинуться. Есть такие. Лишь бы чего не вышло. Я много раз за свою жизнь «имел удовольствие» общаться с подобными «табуретками». Видите ли, когда я еще оканчивал филфак, я уже отчаянно бомбардировал различные издательства и редакции своими рассказами. Но ни один из них не был напечатан. Я получал ответы следующего содержания – все они были как под копирку: «Уважаемый господин Жаворонок!..» Жаворонок – это моя настоящая фамилия, не псевдоним, нет – настоящая фамилия. А зовут, знаете как? Вообще обхохочетесь. Ангел Федорович! Мать болгарских кровей была. Отец предлагал Алешкой – тоже, вроде, как с Болгарией связано. Ну, помните песню «… стоит над горою Алеша, Алеша, Алеша…». Так она настояла. Сторговались: старшую сестру, говорит, чисто по-русски Аленкой назвали, пусть сын будет чисто по-болгарски… Ну, это, извините, все лирика. Так вот, отвечают мне каждый раз из редакции, аль издательства: «Господин Жаворонок!..» Заметьте, не по имени: Ангел для них, видать, слишком высоко. «Опубликовать ваш рассказ, к сожалению, не представляется возможным, так как его литературно-художественные достоинства оказались ниже предъявляемых редакцией требований. Рукопись возвращаем. С уважением…» Подпись. Но я не сдавался. Я стал писать сценарии и осаждать кинорежиссеров. Конечно, я смущался, конечно, сомнения комком подступали к горлу. Когда подходил к очередной двери с табличкой, сиявшей знаменитой фамилией, все внутри дрожало, я терял сознание, меня пугал этакий нагугошенный вид наших мастеров экрана. Но я шел. Шел, как удав в пасть к кролику… Простите, наоборот…

Жаворонок все больше и больше распалялся. Тяжелые очки постоянно сползали со вспотевшего маленького носика, и он всей пятерней нервно подбрасывал их к переносице. Но вот что удивительно: его лицо вдруг перестало казаться мне таким уж несимпатичным. Наоборот, точно хороший фотограф верно выставил освещение. Кстати, действительно, произнося свой монолог, он так теперь сидел, что на лице его сквозь каштановую листву трепетали солнечные пятнышки. Я слушал его, и мне показалось: мы знакомы давным-давно. И я его единственный и истинный друг, а он – мой. Второй я, который всегда протянет руку, без которого захлебнешься в этой бурлящей, подмывающей берега реке под названием Жизнь. Не знаю, как это связалось, но я вдруг подумал о своей маме и об одиночестве, и о том, что все утро сегодня я занимался ерундой, а нужно было просто сесть и написать письмо. А рассказчик между тем продолжал:

– И вот одного мастера я, наконец, заинтересовал. Во всяком случае, мне показалось – клюет. Учтите: я совсем не хотел и не пытался продать свои сценарии студии. Зачем им стареть и пылиться в студийном «портфеле»? Мне необходимо было, чтобы мной заинтересовался талантливый режиссер. Поймите, для меня это было своего рода проверкой, «тварь я дрожащая или право имею»? Так вот, прихожу я к этому, как мне казалось, заинтересованному режиссеру утром на студию и сразу понимаю: он меня начинает «пасти». То есть ни «да», ни «нет» не говорит, ничего конкретного, а с видом уставшего мэтра длинную лапшу мне на уши вешает по поводу того, как трудно жить в искусстве, и конца этой тягомотине не видно. Они так часто делают. Им ничего не решать – спокойнее. Равновесие поддерживается: и вверх не летишь, зато и вниз упасть нет опасности.

Итак, слушаю я мэтра. Как-то сник, на ушах «лапши» гирлянды. Видно, и ему стало скучно, потому что слушаю-то я его без энтузиазма, без восторга и преданности в глазах. Вот он мне вдруг и говорит:

– Так плохо себя чувствую! Все из рук валится. Просто хоть бросай сегодня работу. Наверное, не выдержу – придется уйти.

А я:

– Может, вас проводить?

– Куда? – говорит. – На тот свет?

– Нет! Ну что вы! Я с вами связал все свои надежды. Можно, я вас домой провожу?

И вот у него дома, выкурив две пачки сигарет и выпив литр кофе, я сыграл перед ним весь свой сценарий, все роли. И как сыграл! Де Ниро мне бы позавидовая! При расставании мы обнялись. Будущее мне виделось, как июльский рассвет в Гурзуфе. Через месяц он мне позвонил и сообщил, что выдерживает куликовские битвы за мой сценарий, но дела, кажется, положительно и неуклонно продвигаются. На следующем крупном совете, где все должно решиться, необходимо мое присутствие.

– Только, пожалуйста, голуба, ни в коем случае не опаздывай. Это очень важно. Будет сам…

Тут Мастер назвал одну фамилию, которая вам, человеку непосвященному, все равно ничего не скажет, но у меня она вызвала легкий озноб. Если мой режиссер почитался мною как мэтр, то тот, кому предстояло вынести окончательный приговор сценарию, несомненно, носил титул как минимум «полтора мэтра». Кстати, на студии моего режиссера все его подчиненные называли не иначе как Мастер. Я вообще заметил: у них как-то принято режиссера-постановщика возвеличивать. За ним на съемочной площадке носят стульчик, время от времени поят его чаем или кофеем. Я знаю одного режиссера, которого все в съемочной группе называют Маршалом. Представляете?! Согласитесь, такая обстановка просто обязывает создавать шедевры. Но я отвлекся. Простите.

Можете вообразить, как я готовился к этому решающему в моей жизни сражению. Я мылся и одевался во все чистое, словно герой Бородина накануне битвы. К студии я подъехал намного раньше назначенного времени. Я бродил вокруг и, едва шевеля губами, беззвучно, но очень красноречиво, вдохновенно и обезоруживающе убедительно громил своих невидимых оппонентов. Я рассчитал все так, чтобы открыть дверь кабинета, где должна была