Альманах «СовременникЪ» №2 (29), 2022 (посвященный 130-летию Марины Цветаевой) - Альманах Российский колокол

class="stanza">

Жизнь стянута в вазу с черёмухой белой,

и лёд во стеклянном хмелю.

Я в пост не говела, а после болела.

И я «никого не люблю».

Май мается, завтрашний хлад, что вчерашний,

пролив, проблистав в круговерть.

Любимый, ко мне (раньше подлинно страшной)

подходит ли, чудится смерть.

Мне в холод, что зелен, не вскрыт – как укрыться

в прозрачной траве на земле?

Слетелись на блещущий луг, на царицын[6]

павлины с Летейских полей.

Рождается жар в размерзающей[7] тверди,

пух тополя снегом подбит,

шарманка – с подсказкой о чём-то из Верди,

травинкой, «Травьятой»[8] манит.

Но нет тебя, нет… Невозможен наш танец,

дуэт, разговор, менуэт.

И речи твои поведёт самозванец,

в нём царствуешь ты (тебя нет!).

До каждой кровинки, и красной, и белой,

наказана я и молю:

«Прости мне! Я милых теряла, болела,

и я “никого не люблю”».

Наказана, связана, губы немеют

в молчанье. Но больше всего

истерзана тем, что во сне я не смею

коснуться лица твоего

глазами – в глаза августóвского цвета,

прийти (нет, вернуться!) в себя.

Всю жизнь быть в плену отлетевшего лета,

нигде, никого… но любя.

1987 г.

Из сборника «Привал в облаках»

(часть II, «Шансон “Сон”»)

Предзимье. Прогулка по Обводному к Растанной

Л. С-ни

Небо горбится плавно, гóлубо,

солнце – не огонь, подаяние.

Серебрит листва твою голову:

тени, блики, сень увядания.

От кувшинок – полушки талые,

и потуплены улиц головы.

Тихий голос поёт Литанию[9],

улетают птицы из города.

Что ж, прудов опустелых лебеди,

ранний снег ли на ветках бережных,

листопад сквозь дождь – множит тень беды?

Солнца пригоршни – в воду денежкой?

Шаг – канала вдоль уз (с подсказками

от зимы, льда наплыв ли, таянье?).

Умолкала музыка ласково,

застывала даль: «До свидания!»

Пустота стоит, смутно каменна.

Я одна – отрицать и каяться.

Серебрит-темнит амальгама на

паутине слёз… да тоска моя.

Из сборника «Дерево в окне»

(часть II, «Паломничества по Святой земле»)

Из цикла «Открытки из Самарии»

Ночь на праздник Первинок[10]

Безмолвная загадка бытия

недвижный воздух медленно колышет.

Нет, он меня не видит и не слышит,

спит, ровное дыханье затая.

Как трудно и легко с ним вместе плыть,

с ним радость разделять и злоключенья.

Жаль, ничего не в силах он забыть,

замкнувшись, как в колодец заключенья.

Но воск свечи в своём смиренье мудр,

хоть тает дым, как слабая надежда.

Небесный свод – высок и среброкудр,

и как виссон в ночи его одежда.

Из цикла «Эмигрантское»

(субцикл «Первая волна»)

Дагеротип, медальон

Спи, Россия… Из мглы

горько в лоб целовали

те, кто унёс в овале

близких – с глубью земли.

Те, кто хотел бы стать

бабочками в метели[11], —

лишь бы уснуть опять

в детской своей постели,

в тёплой с утра траве,

в мире, ещё зелёном,

в блёстком ещё песке,

в море, ещё морском…

В старом овальном сне

всех ты была прекрасней.

Выжить нам – всё тесней

в мёрзлом, глухом окне.

Сон. Горстка уцелевших приезжает в СПб

(Как виделись бы им старые и непереименованные, за некоторым исключением, улицы города)

Переменится – перемелется.

Доживём?! День наш, канув, денется[12].

Разве можно верить

пустым словам балерины?[13]

Полно (время ночь) откладывать,

полночь, слёзы, лёд – всё смешано.

Там ли (по углам) – Парадная?

Или (по дуге) – Манежная?

За пустынной аркой Красная[14],

Миллионная схалтурена,

на ладонь снежинки ясные

бьют крупой (подштукатурены?).

На коньках влететь в Верейскую

и на рельсах балансировать[15].

В зале Бенуа[16] вальсировать

(чтоб под поезд – по-каренински?).

А с Разъезжей аж до Съезжинской

мостовые переломаны[17].

И дома наши, что снежные,

держатся, да нету дома нас.

И Савельич, с шапкой страшненькой,

Маше (в книжке канареечной[18])

шепчет: «Постарел я, барышня,

да и вы… Эх, мне б копеечку».

Из цикла Future in the Past

Вещи – дóма

Ночь – как бы высказать?

Ночь – вещи исповедь.

Ночь просит искренности,

Вещь хочет высказаться.

Марина Цветаева, «Поэма лестницы»

В них малая душа

лишь напрокат, на срок.

Застыл – и ни на шаг

блуждавший огонёк,

заложник и залог

(твоё «добро» и зло).

Они верны тебе,

покорствуя судьбе.

Шёлк, дерево, кристалл

и пластик, шерсть и воск —

здесь каждый чем-то стал

и в душу дома врос.

А вдруг они черты —

нет, чёрточки лица

единого? Персты

начала и конца

дать знать нам – им дано?

(Из зеркала в ночи

захлопнуто окно.)

Что ни возьми из них,

лишь о своём молчит.

Но в каждой вещи