Архитектура. Как ее понимать. Эволюция зданий от неолита до наших дней - Мария Борисовна Элькина

о Месопотамии как о месте более дружелюбном. Ученые же склоняются скорее к противоположным выводам, и ход их мысли при некоторой внимательности считывается с архитектуры. Ведь общество, где так последовательно стремились к бессмертию, пусть и через вечную жизнь своих королей, должно было находить в жизни хотя бы что-то приятное. Иначе зачем стоило ее продлевать? Хотя нравы ранних государств нам в любом случае едва ли пришлись бы по нутру, в Месопотамии они все же были более жестокими.

Представление, будто чем массивнее здание, тем страшнее тиран, оказывается ошибочным даже по отношению к древним городам, что уж говорить о современных. Многие единоличные правители старались поразить мир чем-то невероятным, но совершенно необязательно громоздким. Византийский император Юстиниан мечтал создать самый широкий пролет купола в мире, чтобы доказать превосходство христианской веры. Эмир Дубая строит умный город Масдар, желая удивить мир умением обращаться с технологиями.

Дворец русского царя Петра I был куда меньше Версаля, резиденции его современника Людовика XIV, что не дает нам повода назвать Петра более мягким самодержцем. Наоборот, личная скромность человека, облеченного неограниченной властью, скорее внушает страх. Не имея пристрастия к роскоши, Петр I на берегах Балтийского моря исключительно насильственными методами положил начало самой северной из больших европейских столиц, Санкт-Петербургу. Абсолютизм и диктатуру отличает разве что способность деспота концентрировать в своих руках довольно значительные ресурсы и потребность в убедительности. В Древней Греции при тиранах храмы были разве что чуть более приземистыми и грубыми, чем при Перикле. Самые мощные гражданские сооружения Древнего Рима относятся к императорскому периоду.

Государства с совершенно любым устройством власти – во всяком случае, те, чьи постройки по тем или иным причинам мы все еще с интересом обсуждаем, – объединяют граждан вокруг ценностей в самом универсальном и широком смысле слова. Здания не столько отражают иерархию, сколько наполняют ее смыслом.

Классический и самый известный пример того, как ценности выражают себя через архитектуру, – древнегреческий храм Парфенон. Но не теряется ли смысл образа за слишком прочно связанными с ним клише? Парфенон – общеизвестный символ гуманизма, просвещения и рациональности. Глядя на него, можно представить Афины времен Перикла этаким идеальным городом с чистыми широкими улицами, где прогуливаются хорошо одетые ученые люди – как на фреске Рафаэля «Афинская школа».

В действительности Афины были, судя по всему, типичным довольно хаотично застроенным южным городом с узкими и извилистыми улочками, Агора и Акрополь выделялись из остального пейзажа просторностью и стройностью. Остатки цвета, сохранившиеся на некоторых фрагментах Парфенона, не оставляют сомнений в том, что в свою пору он был щедро раскрашен. На алтаре, стоявшем неподалеку, во время празднеств жарили животных, таким образом принося их в жертву богам, – устраивали что-то вроде наших летних поездок «на шашлыки», только с большим размахом и значением. Наконец, сама архитектура храма изящна, но в то же время достаточно проста. Подойдя близко, легко понять, как и из каких элементов он сложен. Все говорит о том, что древние греки могли быть по-деревенски простоваты. Как же это сочетается с тем несомненным фактом, что они изобрели театр, философию, математику и бог знает какие еще обязательные ингредиенты цивилизации? Не полностью уничтоженный сельский уклад жизни предполагал непрочно закрепленную иерархию, менее строгий распорядок и, как следствие, сохранение возможности выбора занятий и наличие свободного времени у горожан, ставшие главным катализатором невероятных изобретений и открытий. Древнего грека правильнее представлять как задиристого любителя праздных рассуждений, чем как безупречного ученого мужа. Сегодняшний благородно-песчаный Парфенон воплощает идеал недостижимый не только для нас, но и для его создателей.

То же относится к выдающимся произведениям любого общества. Купола эпохи Возрождения когда-то явились антиподом готическим шпилям. Шпиль направляет взгляд в небо, расставляя приоритеты в пользу божественного. Глядя на купол, смотришь за горизонт, на землю. Стремясь стать полусферой, каждая точка которой равноудалена от центра, купол пусть в отвлеченном, но все равно ощутимом смысле символизирует равенство. Однако улицы городов времен Ренессанса продолжали быть грязными и зловонными, а нравы – жестокими. Купол только обещает гармонию, в ее желанности и невозможности и заключается его притягательность. С такой точки зрения грандиозность пирамид Древнего Египта важна не сама по себе и не как средство устрашения, а как что-то невероятно прочное и устойчивое, обещание шанса на вечное существование.

Чтобы до конца понять «послание» здания так, как понимали его современники, нужно как минимум почувствовать на себе условия их жизни, от быта до веры и убеждений. Чаще всего подобное невозможно: чужой социальный контекст крайне трудно представить полноценно, а нередко о времени и месте постройки известно слишком мало или почти ничего.

Для того чтобы сквозь время и расстояние считывать смысл архитектуры, прибегают к ее оценке через пары противоположностей: высокое – низкое, большое – малое, восток – запад, проницаемое – непроницаемое, тяжелое – легкое, порядок – хаос и так далее. Характеристики такого рода достаточно универсальны, чтобы быть понятными за пределами одной культуры. Толстая стена где угодно будет выглядеть как оборонительное сооружение, а крошечный домик – вызывать умиление. Названные дуальные пары существуют не в качестве шкалы между плохим и хорошим, правильным и неправильным, они только помогают судить о том, какую функцию в самом широком смысле слова архитектура выполняет для общества.

Высокая постройка всегда привлекает внимание, а ее возведение требует нетривиальных технических возможностей. Вспомним снова библейскую историю о Вавилонской башне – не правитель, а сами люди возомнили, будто могут дотянуться до небес. Здесь очевиден мотив не только чрезмерного честолюбия, но и стремления к объединению. Башни долгое время были в самом буквальном смысле средством коммуникации: они служили обзорными площадками, позволяющими охватить местность взглядом, а размер городов определялся радиусом слышимости звона колоколов. Конец легенды, в котором Вавилонская башня в конце концов разобщила ее строителей, тоже можно трактовать с архитектурной точки зрения. Создавая слишком несомненную пространственную иерархию, высокие постройки порождают и отчуждение. «Горизонтальные», то есть вытянутые на плоскости, структуры лишены такого недостатка, но они и не сближают людей. Опять же речь идет не о метафоре: в низком здании обитателей немного. Если целый район состоит из небольших домов, то люди в нем физически оказываются в среднем дальше друг от друга, некоторые формы их взаимодействия становятся недоступными, в том числе настолько простые, как распитие чая с пирожными в кафе на углу. Для того чтобы кафе открылось и приносило владельцам доход, нужна определенная плотность населения. Отличный пример – пятиэтажки в Советском Союзе: сфера услуг в просторных и зеленых районах модернистской застройки до сих пор развита крайне