Все хорошо, мам - Елена Безсудова

Богу угодно. Разговаривать она, правда, перестала. Специалисты смотрят, но диагноз не ставят. Даже сам профессор N руками разводит. Скорее всего, говорит, последствия родовой травмы. Ведь и родить-то по-человечески Маринка не могла. Лидка ей: тужься, давай, тужься, а она орет, не буду, убейте меня. Аньку из нее выдавливали. Щипцами вытаскивали. Отсюда и немота.

Серёжа смотрел на дочь, которую поселили в бабидедином доме, и чувствовал себя мудаком. Он все чаще прикладывался к секретеру, внутри которого было зеркало, удваивающее количество водочных и портвейных бутылок. После очередного набега на бар в Серёже проснулась алкогольная удаль. Он сел за руль «запора» и влетел в столб. Ни машину, ни Серёжу собрать уже не смогли.

Ушел и Колюня. Все думали – язва, оказалось – инфаркт.

Антонида организовала Серёже и Колюне памятники из розового мрамора, где попросила выгравировать и свое имя с датой рождения. Весной она приезжала на кладбище вместе с внучкой. С немым недоумением Аннуля наблюдала, как живая бабуля протирает тряпочкой, смочив ее в талой воде из обрезанной пластиковой бутылки, прижизненное надгробие. Дома Аннуля открывала учебник, доставала зеленую тетрадь и старательно выводила предложения из упражнения по русскому. На удвоенную «н». «Девочка воспитанна. Девочка воспитана бабушкой». А затем и словарные слова:

Аннуляция.

Аннулировать.

Аннуля.

В один из визитов Антонида заметила, что соседская могила, принадлежащая некой старухе, между прочим, однофамилице столичного мэра, тонет в сныти и ковыле. Решив, что почившая бабка – его непременная родственница, возможно, что и мать, Антонида задумала навести порядок и призвать городскую администрацию к ответу за бесхозный кладбищенский метр. А то как-то нехорошо. Такой большой человек, а про мать не помнит. А мать на него, возможно, жизнь положила. Она вооружилась ручкой и аккуратным, инженерным почерком написала в мэрию возмущенное письмо.

Письмо начиналось словами:

«Была я сегодня на своей могиле».

Шоколадный урод

Серафима второй час украшала третий ярус торта ягодами – черными и красными. Муж подошел сзади, запустил худые венозные руки под ее застиранную футболку. Серафима вытряхнула их, как вытряхивают жуков, заползших за воротник.

– Не лезь – убьет! – предупредила она.

Муж надулся и завалился на диван – зырить телик.

Пусть дуется. Пусть зырит. Желтые бы не забыть – заказчица просила, чтобы ягоды соответствовали корпоративным цветам. Самовлюбленная сука с короной на голове. Небось обычная секретутка, а понтов как у поп-звезды. Где же желтые? Положила ведь на видное место…

Желтые ягоды нашлись под столом. Их ел Серафимин сын Савва. Ну как ел. Вытряхнул из пластиковой коробочки и размазывал по плитке на полу.

– Сходи за физалисом, – бросила она мужу.

– Что это за фигня? – Он вяло пошевелил заброшенной на спинку дивана ногой.

– Такие желтые ягодки. В магазине внизу продаются.

Муж потянулся, почесал живот и пошлепал в прихожую – надевать кеды.

Серафимин супруг и по совместительству отец Саввы был диванным человеком. Если выражаться точнее – не подающим решительно никаких надежд физиком по образованию и походником по призванию. Они познакомились на похоронах. Странно, конечно, но жизнь всегда сильнее смерти. Провожали в последний путь одного из бывших сожителей матери. Оказались рядом за поминальным столом, разговорились. Родственник со стороны новопреставленного. Из интеллигентной семьи: папа – математик, мама – библиотекарь. Физик по команде похоронного тамады хлопал стопочки за упокой, а в перерывах между прощальными речами утверждал, что любовь – это химия. Хвастался, что пальцами играет «Smoke on the water» на бабушкиных бокалах и умеет гнать домашний сидр. Даже аппарат сконструировал. Пригласил зайти как-нибудь. С яблоками.

Стали встречаться в неформальной обстановке. За сидром. В основном вечерами – днем физик дремал в лаборатории Богом и грантами забытого НИИ, а ночами выращивал капустные кочаны в компьютерной игре.

Возможно, их несмелый роман так и не трансформировался бы в брак, все же капуста, бабкины бокалы, сидр – ненадежно все это, если бы однажды молодой ученый не предстал перед Серафимой во второй своей ипостаси. Не пригласил ее в поход выходного дня. В какие-то Кимры. И там – раскрылся: развел костер и разбил палатку. Серафима капитулировала – женщины падки на первобытную романтику. Уже через неделю походник возлежал на ее тахте и ругал за дурной суп. «А свари-ка ты мне лучше уху из консервов!» – требовал он, и Фима бежала чистить лук и морковь. И как-то прижился.

Когда в матке у Серафимы завязался Савва, супруг заявил, что дети – это бабское. Люди науки выше скотских процессов. Она хотела было, следуя моде, взять мужа на роды, чтобы пробудить в нем отцовство, но мать, узнав об этом, пришла в ужас:

– Ты что, совсем офонарела? Ты же можешь обосраться прямо в кресле! И муж твой с тобой больше в постель не ляжет, помяни мое слово.

И Фима отказалась от прогрессивной идеи. Во имя сексуальной жизни. Во имя жизни вообще. Супруг вздохнул с облегчением. Умирая и заново рождаясь в каждой мучительной схватке, которые по приказу чьих-то голосов в родильной палате нужно было терпеть, она вытужила и крупного, как арбуз, сына, и послед. Увидев между ног кусок кровавого мяса с фрагментом черной пуповины, Серафима подумала, что послед похож на сердце, и не было в ее жизни зрелища прекраснее.

– И после родов к мужу не подходи. У тебя будут вы-де-ле-ния. Мужчина не должен видеть твои вы-де-ле-ния.

Впрочем, подходить стало и не к кому. Муж, отсидев положенную рабочую неделю в лаборатории, выходные тоже стал посвящать высокому. В команде спасательного отряда искал заблудившихся в лесу старушек. «Котик, каждый по-своему уходит от реальности. Скажи спасибо, что я не бухаю», – объяснял он свое новое увлечение. Волонтеру даже выдали рацию, которая отныне красовалась у него на ремне и издавала шипящие и булькающие звуки. Серафима умилялась. «Наш папа – герой», – неуверенно повторяла она одинокими ночами, укачивая Савву, которого мучил живот, и выделяя голубоватое молоко и вы-де-ле-ния.

А потом НИИ окончательно закрыли. Серафимина мама, которая, разумеется, не одобряла выбор дочери, узнав, что молодая семья сидит без денег, страшно обрадовалась и даже нашла «балбесине» работу – клеить конверты. Ее новый любовник работал начальником почтового отделения. Конверты предназначались для инвалидов, но что не сделаешь ради любимой дочери. Хорошая работа, творческая. Деньги пусть и смешные, зато тяжелые, правильные деньги.

Но Серафима и тут проявила упрямство и легкомыслие. Сложив и склеив тысячу листов формата А4, она сгребла их в охапку и выбросила в окно. Тяжелые деньги белыми чайками разлетелись по району. И стала печь торты.

– Разве