Полдень, XXI век 2007 № 12 - Николай Михайлович Романецкий

Окна квартиры Тихона Самуиловича на третьем этаже были освещены. Однако это еще не значило, что сам Тихон Самуилович не ночует в министерстве, а в доме не хозяйничает гувернантка, дебелая Бэла, которую даже непьющие соседи держали за его любовницу. На балконе белело задубелое белье. Выкурив сигарету, Подорогин зашел в подъезд.

Треснувшая дерматиновая поверхность двери с номером 22 скрывала под собой толстый лист стали, а в глазке прятался объектив домофона. Подорогин позвонил. Где-то вверху тарахтел телевизор, раздавалось звяканье стекла и возбужденные голоса. Подорогин хотел позвонить еще раз, но тут увидел, что дверь отперта. Собственно, она могла открываться по команде с домофона. Снизу кто-то шумно и быстро поднимался по лестнице. Подорогин вошел в квартиру и запер за собой дверь.

Жилище Тихона Самуиловича, как и свое прежнее, он мог бы узнать с закрытыми глазами, по запаху: старик обожал кофе. На плите в кухне всегда стояла прокопченная турка если не с дымящимся напитком, то с не менее пахучей гущей… Подоро-гин замешкался — никто не встречал его. В гардеробе висела отшлифованная до блеска на локтях дубленка Тихона Самуиловича, на столике трюмо лежала обсыпанная росой соболья шапка. Разувшись, Подорогин заглянул на кухню. Никого. Перепрыгивая через октавы, пела водопроводная труба. Подорогин постучал и в дверь туалета: «Ау…» Его голос в тишине квартиры отдался неестественно и громко, как во сне. Разделявшая коридор и гостиную тростниковая занавеска мерно покачивалась. Подорогин подождал еще немного, достал пистолет и завел его за полу пальто.

Старенький «Рубин» в гостиной транслировал помехи, черно-белую пустоту. Аппарат видеофона висел на стене у дивана. Полоской скотча к его мониторчику прикреплялся клочок бумаги с отпечатанной на лазерном принтере надписью «ИЗО». Репродукции Сурикова и Айвазовского в тяжелых окладах отчего-то напоминали увеличенные иконы. Желтые фотографии в стеклянных забралах книжных полок были изглоданы и загнуты по краям, точно листья в гербарии. Подорогин, поигрывая пистолетом, задумчиво прохаживался вдоль стены.

Тихон Самуилович, помимо доли прибыли, имел, конечно, свои планы на «Нижний» и реализовал их, нимало не интересуясь мнением Подорогина на этот счет. Но чтобы желать его, Подорогина, смерти, и не просто желать, но и вот так, за его же деньги заказать его — нет, это было не в привычках, не в характере старика. В свое время он попросту мог отойти в сторону и не поспешествовать Подорогину в следственной заварухе из-за убийства Штирлица. Или, например, помогать следствию. Все решилось бы безо всяких заказов еще тогда (хотя и тогда обошлось не без этого: выпадение, исключение из заведенного цикла жизни чугунки ее внеочередного очередника, похоже, осталось незамеченным даже ближайшими собутыльниками). Нет, желать его смерти у Тихона Самуиловича причин быть не могло. Подорогин всегда знал свое место. Знал и не пытался прыгнуть выше головы. Люди куда более сметливые и осведомленные, чем он — тот же Штирлиц, — либо давно лежали в земле, либо были в бегах, потому что не чувствовали «потолка», той черты, дальше которой их честолюбию не было ни хода, ни оправдания. А Подорогин чувствовал. Однако в последнее время этот «потолок», казалось, сам опускался ему на голову. Через «Нижний» и его дочерние фирмы проходили огромные теневые суммы. Откуда, куда и за что — ведал один Тихон Самуилович.

Не знал этого толком даже главный бухгалтер, который подчинялся старику, а Подорогину давал отчеты лишь по белой бухгалтерии. Магазин был чем-то вроде невидимого расчетно-кассового центра. После сдачи всякого квартального отчета Подорогин ждал налоговой проверки и неизбежного заведения уголовного дела по целому букету статей. Но если фискалы и откапывали недоимки, то, как они сами любили говорить, недоимки штатные. Вот так. «Нижний», который, бывало, два-три месяца не мог рассчитаться даже по горячим поставкам, выходил на уровень рентабельности нефтяного месторождения, а налоговая служба была способна взыскать с него только за штатные недоимки. Умному человеку в этой ситуации, наверное, следовало бы уйти, но Подорогину пришлось бы уходить в вышибалы. Герой потребовал бы от старика раскрыть карты, но только бездетный герой. В те дни, когда Тихон Самуилович получал свою долю от официальной прибыли, то бишь от непосредственной магазинной выручки, и не спеша, слюнявя сухие пальцы, пересчитывал деньги, Подорогин мог позволить себе лишь изредка отвечать на его затаенную усмешку — такой же сдержанной гримасой.

Задев плечом «Девятый вал», он едва успел подхватить тяжеленную раму картины и прижать ее к стене. Он попытался вернуть репродукцию на место, но, сколько ни скреб по стене багетом, так и не смог наживить невидимую веревку на невидимый гвоздь. Он испачкал щеку пыльным грозовым небом, опустил картину на пол и отложил пистолет. На темных обоях после Айвазовского остался светлый след.

В этот момент прозвучал мелодичный сигнал домофона.

Подорогин поднял картину и обмер: светлый след, повторявший очертания холста, был заклеен другой репродукцией. Это был увеличенный черно-белый стоп-кадр. В правом нижнем углу расплылось точное, вплоть до десятой доли секунды, время съемки. Посредине, под расфокусированным, срезанным наполовину Айвазовским, сидел на корточках и пытался закрыться локтем от направленного на него ствола с глушителем Тихон Самуилович.

Сигнал домофона повторился. Кто-то барабанил пальцами по косяку.

Не выпуская картины из рук, Подорогин попятился — на полу у стены зиял меловой контур лежавшего на боку человека. На уровне плеч чернела подгустевшая маслянистая кровь. Подорогин отставил Айвазовского, встал на одной ноге и провел ладонью по ступне. На ладони остался мел. Он подобрал пистолет и на цыпочках приблизился к домофону. Для того чтобы увидеть звонившего, ему пришлось содрать с экрана приклеенную бумажку.

Этот боец ему был незнаком. Фоторобот, хоть на доску: бобрик, невидимые глаза, плоские, вбитые в череп уши. Как видно, и боец впервые оказался перед дверью квартиры Тихона Самуиловича — правая, и без того оттянутая широкоугольным объективом чуть не до земли рука его удлинялась пистолетом с глушителем.

Подорогин возвратился в гостиную и встал у мелового контура. Где-то за домом булькала автомобильная сирена. Прежде чем в прихожей чуть слышно щелкнул замок и в два приема, с предательским чмоком разошлись полоски дверного уплотнителя, он вдруг подумал: а что, выйти сейчас к этому стриженому ангелу, покончить враз со всем? И вновь, как на скотомогильнике, явилась откуда-то неизъяснимая уверенность в том, что пуля неспособна убить его. Нет, он бы не умер ни при каких обстоятельствах, пускай бы