Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

– Здравствуйте Неля Изотовна! – вежливо поздоровался я, вспомнив ее редкое отчество.

Когда она ссорились с завмагом, то некоторое время они звали друг друга по имени-отчеству: Неля Изотовна и Давид Рубенович, но потом труженик прилавка являлся с букетом роз или коробкой духов, оставался ночевать и гостил несколько дней, поскольку его отправили в Тбилиси на курсы повышения квалификации. «Воровать их там, что ли, учат? – всякий раз недоумевала казачка. – А чему еще? Пересортицу они и так знают, дай бог каждому!»

– А, Юрастый, привет от старых штиблет! Ну, ты и вытянулся! – заметила меня Неля.

Отвернув полы халата ваше колен и обнажив мощные голени, покрытые темной курчавой растительностью, официантка предавалась странному занятию: вынув из коробка очередную спичку, она чиркнула и осторожно провела дрожащим пламенем вдоль ноги, буквально в миллиметре от кожи. Послышался треск сгорающих волосков, и в нос ударил запах, какой бывает у нас на общей кухне, если хозяйка палит над конфоркой магазинную, плохо ощипанную курицу с длинной безжизненной шеей. Неля потерла голень ладонью, сшелушила огарь и критически осмотрела облысевшее место.

– Чего уставился – интересно?

– А зачем вы это делаете?

– Для красоты. Мужчины не любит волосатые ноги у женщин.

– Угу, – кивнул я, вспомнив, что у самого завмага конечности мохнатые, точно мохеровые рейтузы.

– Вот и приходится страдать. Красота требует жертв.

– Может, лучше побрить? – предположил я.

– С ума сошел! От бритья они только гуще и жестче становятся, как щетина у рецидивиста.

– А если огнем выжигать, тогда вообще больше никогда не вырастут?

– Вырастут… Куда они денутся? Но, во-первых, не так быстро, а во-вторых, останутся, по крайней мере, мягкими.

– Больно, наверное? – посочувствовал я.

– Противно. Но деваться некуда. Тебе не понять.

– Петра Агеевича вы вчера привели?

– Привела? На себе притащила, как санитарка с передовой. Веселый мужик, широкий. Лопух! Если бы не я, точно без магнитофона остался бы! Ох, и распотрошат его сестры Бэрри! Простак. Интеллигент. Но не мое дело. Он сюда приехал деньгами сорить, значит, есть чем. Вольному – воля. Я другого боюсь.

– Чего?

– Москвички уже с Мурманом успели закрутить, а он не любит, когда у него девушек переманивают. Только кивнет – и зарежут вашего Петра Агеевича, как барана! Жалко! Добрый мужик. Я его пру на себе, а он мне стихи читает: «Нет рассудительных людей в семнадцать лет среди шлифующих усердно…» Не помню – что.

– Надо его предупредить! – взволновался я.

– Да я ему уже сто раз говорила – отмахивается, смеется, мол, он человек доброй воли и со всеми сможет договориться. Зря! Он Мурмана не знает. Абрек! Ну-ка, Юрастый, попробуй, как вышло? – Она кивнула на очищенное от волос место.

Я осторожно погладил ее голень, чувствуя легкую шершавость, словно бы провел ладонью по наждачной бумаге «нулевке».

– Ну, что скажешь?

– Как глянцевая фотка! – слукавил я.

– Ох, и фантазер! Правильно, ври: девочки любят комплименты. Ладно, ладно, мал еще женщинам ноги гладить! Успеешь… – осерчала она, заметив направление моего пытливого взгляда и запахнув разошедшиеся полы халата. – Ты в какой класс-то перешел?

– В восьмой, – ответил я, понимая, что сейчас начнут, как обычно, спрашивать про учебу, отметки и будущую профессию.

– Как год закончил?

– Без троек.

– Молодец! Вон Ларку чуть на второй год не оставили, а дружка его Степку так и не перевели. На колу мочало – начинай сначала! – Неля щелчком выбила сигарету из пачки «ВТ», закурила, а остатками пламени подпалила еще несколько трескучих волосков. – Кем хочешь быть?

– Не знаю, – прошептал я и попятился. – Может, летчиком.

– Хорошо, я встречалась с одним, но они все еще в училище женятся. Ты куда?

Куда, куда… Не объяснять же ей, что я не переношу вида курящей женщины, да еще, как назло, переоделся в обтягивающие треники.

– Ой! Мне надо летнее задание делать! – Я звонко хлопнул себя по лбу, словно убил комара, и метнулся по лестнице без перил в нашу комнату, сообразив, что на каникулы задания получают только двоечники и отстающие, а уж никак не хорошисты.

Но рассеянная Неля, кажется, не заметила этого противоречия, она задумчиво курила, качала головой и пускала дым себе в глубокую ложбинку между грудями, которые Ларик называет дойками или буферами.

Башашкин уже спал, накрывшись «Советской культурой», и газетные листы подрагивали от его богатырского храпа. На полосе виднелась обведенная черной рамкой фотография курносого, с залысинами дядьки в белой бабочке. Выше стоял крупный заголовок: «Невосполнимая утрата», а ниже шрифтом помельче было написано: «Ушел из жизни выдающийся украинский советский певец, народный артист СССР Борис Романович Гмыря».

«Смешная фамилия, совсем другое дело – Атлантов!»

Я устроился на раскладушке и достал из-под подушки книгу, подаренную мне Батуриными к окончанию 7-го класса, «Избранное» Марка Твена, толстый том в розовом переплете, на нем нарисован человек в клетчатых штанах и белой шляпе, а рядом собака с хвостом, закрученным кренделем. Твен мне нравится, отличный писатель. «Принца и нищего» я проглотил еще в шестом классе и даже рассердился на Тома Кенти, просто так отдавшего лорду-канцлеру большую королевскую печать. Я бы на месте простофили взамен потребовал хотя бы запретить в средневековой Англии детский труд. «Приключения Тома Сойера» я прочитал прошлым летом в пионерском лагере и очень жалел смелого индейца Джо, ведь он стал преступником из-за бесчеловечной политики колонизаторов по отношению к коренному населению Америки. Мой одноклассник Андрюха Калгаш очень хвалил еще одну твеновскую книжку со странным названием «Янки при дворе короля Артура». Она про то, как современный человек попадает во времена рыцарей. Надо будет взять по возвращении в библиотеке.

В розовое «Избранное» кроме «Тома Сойера» вошли еще «Приключения Гекльберри Финна», «Том Сойер за границей» и «Том Сойер – сыщик», до сих пор мне не попадавшиеся. Осторожно разъединяя расческой слипшиеся в типографии странички, я ощутил сладкое ожидание, оно накатывает на меня каждый раз, когда я беру в руки новую книгу. Нечто похожее испытываешь, если одноклассница зовет тебя на день рождения, загадочно предупреждая, что там будет еще и ее соседка Инга, наша ровесница, занимающаяся балетом. Накануне ты долго не можешь уснуть, воображая встречу с прекрасной незнакомкой, утром по ошибке вместо соли посыпаешь вареное яйцо сахаром и, к изумлению Лиды, самолично берешься отгладить утюгом заношенные школьные брюки, натерев изнутри сукно острым обмылком, чтобы держалась стрелка. А Инга в результате оказывается высокомерным худым существом с поджатыми губами, да еще ходит смешно, как Чарли Чаплин, вывернув наружу