Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

– Тетя Валя, мы погуляем? – спросил я, стараясь придать голосу максимальную независимость.

– Недолго, – разрешила она.

– Парни, только без глупостей! – строго крикнула казачка.

Что именно имелось в виду, я так и не понял, но про себя подумал: еще прошлым летом она называла нас мальчиками или пацанами и ругала сына за «карманный биллиард». В этом году дурная привычка у него почти исчезла вместе с астмой, а ведь прежде, отпуская нас побегать, Нинон сурово спрашивала: «Шалопут, где твой чертов ингалятор? Задохнешься – прибью!» Эта угроза всегда приводила меня в недоумение: если человек погибнет от удушья, зачем его потом еще и прибивать?

– Ты слышал, варнак? Без глупостей!

– Вай! Не кипишуй, женщина! – по-отцовски воздел руки юный князь. – Что мы, дети-мети? Только пройдемся туда-сюда, посмотрим, что почем…

– Я тебе повыстебываюсь, паршивец! Я тебе покажу «женщину», мингрел недоделанный! – разозлилась мать и, обернувшись к Неле, добавила с гневом: – Вот, посмотри на меня: родишь, намучаешься, пока вырастишь, а он тебе потом: «Не кипишуй, женщина!» Тьфу! Пошел с глаз долой!

– Уходим через Сундуков, – шепнул мне струхнувший Ларик и потащил в мандариновую чащу на соседскую половину.

– Зачем?

– На чувих посмотрим.

– На каких?

– На сестер Бэрри. Там есть за что подержаться!

На высокой открытой веранде Сундукянов шел пир. Низкий столик ломился от бутылок и закусок, кровавой раной зиял огромный арбуз, обложенный кистями янтарного и черного винограда, спелый инжир на блюде напоминал по форме огромные блекло-фиолетовые капли. Из-под вороха кинзы, укропа и базилика, как из зеленой тучи, выглядывал бледный полумесяц сыра сулугуни.

В плетеном кресле развалился Петр Агеевич. Борта полосатый пижамы разошлись, и на кудлатой груди сверкал золотой крест. Перед снабженцем стояла большая миска. Там, судя по мощному чесночному запаху, был наваристый хаш, которым в запойный период своей жизни частенько лечился спозаранку Башашкин, а варила спасительную похлебку Машико, за что дядя Юра звал ее «Маша-хаша». С утра безжизненный, Добрюха воспрянул, на багровом потном лице играла блаженная улыбка, а тугой живот мерно вздымался.

Рядом со снабженцем, выпрямив спины, как учительницы, сидели две загорелые брюнетки, у одной волосы были собраны в пучок, вроде фиги, а у другой прическа напоминала кудельки черной болонки. На обеих красовались шелковые китайские халатики – голубой и красный. Тут я и понял, почему девушек прозвали «сестрами Бэрри». Фотографию знаменитых заокеанских певиц я видел в журнале «Америка», его выписывает по блату сосед Батуриных Алик – директор вагона-ресторана. Кроме того, дядя Юра нередко ставит на магнитофон «Комета» катушку с песнями этого дуэта, очень популярного в мире чистогана. Чаще всего «Тум, балалайка, шпиль, балалайка!» или жалостную песню про бедных детей, зарабатывающих на пропитание продажей папирос вразнос. Если в комнату заглядывал веселый Алька с предложением «вздрогнуть», он хитро кивал на вращающиеся бобины и ехидно спрашивал:

– Ну что, безродный космополит, еврейские страдания слушаешь? Нет чтобы «Дубинушку» покрутить или «Смело, товарищи, в ногу!». И куда только твой замполит смотрит? Ладно, Батурман, сегодня прощаю. Пошли на угол!

На углу улицы Богдана Хмельницкого и Большого Комсомольского переулка был гастроном с винным отделом, а поскольку напротив вход в ЦК ВЛКСМ, то ассортимент там держали, как уверял дядя Юра, правительственный.

Так вот, эти две отдыхающие дамы удивительно смахивали на сестер Бэрри и, возможно, сознательно поддерживали сходство. Когда мы появились на дорожке, они как раз чокались с ожившим снабженцем, держа бокалы пенного шампанского в тонких пальцах с длинными ногтями, покрашенными в перламутровый цвет.

– Будьте здоровы, Петр Агеевич! За неожиданное знакомство! – кукольным голосом произнесла кудрявая сестричка в красном халатике.

– Обоюдно, Римма Вениаминовна! «Нас случай свел, и звался он судьбою!» – завывая, как поэт, ответил Добрюха и потянулся к ним рюмкой с более серьезным напитком, ведь хаш обладает целительными свойствами только в сочетании с водкой. Так, по крайней мере, уверяет Башашкин.

Сбоку от пирующих пристроился Мишаня, он жадно питался, как всегда, набив до отказа рот и озираясь в страхе, что его прогонят или отберут харч. Из «соньки», стоящей на полу в опасной близости к краю веранды, лился ванильный голос:

Не бродяги, не пропойцы,

За столом семи морей

Вы пропойте, вы пропойте

Славу женщине моей!

Вы в глаза ее взгляните,

Как в спасение свое,

Вы сравните, вы сравните

С близким берегом ее…

– О, племя младое! – воскликнул, увидев меня, труженик Центросоюза. – Как жизнь?

– Нормально.

– Присоединяйтесь к нам, юноши!

– Не надо, Петр Агеевич, не надо портить молодежь! – томно предостерегла гладко причесанная сестра в голубом халатике, игриво покачивая лазурной плетеной босоножкой, висевшей на миниатюрной ступне.

Ноготки на ногах были тоже перламутровые. Такой дотошной верности избранному цвету мне еще видеть у женщин не приходилось.

– Инна Борисовна, к порокам надо привыкать с отрочества.

– Спасибо, у нас дела… – вежливо ответил я.

– Знаем мы ваши дела! Судя по экипировке, отправляетесь на поиск приключений? Хорошее дело! – засмеялся снабженец. – Попутного ветра!

– Очень милые, стильные мальчики! – согласилась сестра в карминных босоножках, из которых выглядывали ровные пальчики с алым педикюром.

– Римма Вениаминовна, «нет рассудительных людей в семнадцать лет среди шлифующих усердно эспланаду!» – снова продекламировал наш начитанный попутчик.

– Это Пастернак? – живо спросила сестра Бэрри, закидывая ногу на ногу так, что голубой халатик недопустимо распахнулся.

– Нет, Инна Борисовна, это – Рембо!

– А что такое эспланада? – уточнила другая.

– Французский бульвар, Римма Вениаминовна.

– Ах, снова хочу в Париж! – широко улыбнулась она, стараясь показать все свои отменные зубы.

– Вы там уже были? – вскинул брови Добрюха.

– Нет, но уже хотела.

– А почему бы так и не сказать: бульвар? – тряхнула головой Инна Борисовна. – Зачем эта непонятная «эспланада»?

– Потому что это поэзия! А стихи без рифмы – как женщина без маникюра! – засмеялся Добрюха. – Ну, юноши, за ваши будущие победы на любовном фронте! – провозгласил Петр Агеевич, высоко поднял рюмку и выпил, сморщившись.

– Ребята, вы хоть по чурчхеле-то возьмите! – предложила Римма, а Мишаня, заслышав про такое расточительство, глянул на нас почти с негодованием.

…Возле калитки, под кухонным навесом, стряпала Машико, а дочь ей помогала. Лица у обеих были насуплены, к тому, что происходило на веранде, они демонстративно повернулись спинами и нас вроде как и не заметили, только Карина успела бросить на праздношатающегося кузена косой взгляд.

– Алану привет передать, если встречу? – мстительно поинтересовался Ларик.

– Обойдусь без помощников! – был ответ.

Мы вышли за калитку и