Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Лицо Кларанс стало вдруг серьезно и печально. Ее прекрасные темные глаза устремились куда-то вдаль, казалось, она рассматривала там свое прошлое.

– Если бы вы знали, какую ужасную юность провела я. У меня не было детства. – И вся ее худенькая фигурка содрогнулась под наплывом тяжелых воспоминаний.

Я тоже вспомнила, сколько пришлось перенести мне, и с симпатией взяла ее за руку…

– Я – круглая сирота. Отец умер, когда мне было два года, мать я потеряла десяти лет от роду. И я с сестрой воспитывалась у опекуна… И что за жизнь должна была я вести у него, что за жизнь! Он был полковник, и уже стар; так можете себе представить, когда мне исполнилось пятнадцать лет, его жена стала меня ревновать к нему и шесть лет не говорила со мной ни слова, а жили мы в одном доме… Я оставила его дом за полгода до совершеннолетия, он дал позволение, так как выходил в отставку и уезжал в деревню. И я, как молодой жеребец, выпущенный на волю, устремилась в Париж.

Кларанс замолчала на минутку, мешая уголья в камине. Потом продолжала:

– О, счастливое время! Хорошо было жить… я веселилась, увлекалась…

– И тогда вы встретились с тем, кого полюбили?

– О, нет, позже. Двух первых – я не любила… их я просто любила из любопытства. Но это было так себе, мимолетные связи. Мне было 24 года, когда я встретилась с ним, ему – двадцать пять… О, какое счастье встретить родственную душу… какое счастье найти человека, который понимает вас!

Мы встретились с ним в одном доме и в течение года каждый день писали друг другу письма. А потом – в один прекрасный день он пришел ко мне… Я пережила чудное время. Мы виделись часто, очень часто… Он приходил ко мне с вечера, уходил в четыре…

– Отчего же вы не вышли за него замуж?

– Замуж? Ни за что, ни за что! Видите ли, замуж нужно выходить только тогда, когда хотите иметь детей. А я не хочу. Кроме того, я обожаю свободу. Муж… я не могу себе представить, как бы я была на содержании у другого человека. Я привыкла быть независимой. Был у меня небольшой капитал – я его прожила; теперь – так как литература не приносит ничего – я занимаюсь ремеслом: пишу романы-фельетоны… Но зависеть от мужчины в денежном отношении – ни за что!..

– И никто не знал вашей связи? – удивилась я.

– У меня бывает масса народу; кроме того – в доме много жильцов, консьерж не может знать, к кому пришли, кто крикнет ночью: «Отворите, пожалуйста!»

– А где он теперь? – спросила я.

– Вот уже девять месяцев, как он уехал на Мадагаскар… Он мало зарабатывал в Париже, служил в банке; так чтобы улучшить свое положение, и уехал в колонию. Какое это было для меня горе! Я два месяца никого не принимала…

Я не знала, что подумать об этой женщине. С точки зрения буржуазной морали, в которой я была воспитана, – предо мной была чуть не преступница; с точки зрения человечности – одна ее искренность стоила всех проповедей.

– Почему же вы так упорно не хотите иметь детей? – спросила я.

– Это страшная ответственность. Детей надо хорошо воспитывать. Отчего наше общество плохо? Оттого, что все воспитание молодого поколения, как мужчин, так и женщин, дурно, очень дурно. И большинство родителей об этом не думают. И дети являются на свет как случайное следствие нашей похоти. Подумайте только! Является мыслящее, чувствующее существо. А? какова ответственность! И никто об этом не думает. Сами посудите, какая я мать? Жалкая калека. В детстве у меня была страшная болезнь… я осталась жива, но ноги – как последствия ее – атрофированы. Я немного истеричка. Какую бы наследственность я им передала?

Я вспомнила одну из своих близких родственниц, истерическую особу, которая за семь лет замужества родила шестерых слабых, больных существ, из которых двое умерли; а муж, выведенный из терпения беспрерывными родами, пеленками, болезнями, – стал с горя пить. Вспомнила я свою мать, эту ужасную женщину, для которой все мы, пятеро детей, – случайные последствия… Всю жизнь были тяжелой обузой, развязаться с которой насильственно она не смела только потому, что за это грозила Сибирь и каторга…

И в порыве искреннего чувства, со слезами на глазах, я крепко обняла Кларанс.

– Вы – честная, хорошая женщина, и как я вас люблю!

Кларанс взяла мою руку в свои, тихонько пожала их и печально вздохнула.

– Да, жизнь надо производить осторожно… она слишком тяжела. В этом земном существовании мы искупаем ошибки предшествующих…

– Что вы хотите этим сказать? – спросила я в недоумении.

– Мы живем – грешим, не так ли? – спросила Кларанс.

– Ну да.

– Так вот, для искупления их душа после нашей смерти входит в тело другого человека, чтобы в новой жизни изгладить ошибки старой.

И, видя явное недоумение на моем лице, объяснила:

– Я занимаюсь оккультизмом и магией.

– Это еще что такое? – удивилась я.

– Видите ли, человек состоит из трех начал: тела физического, тела астрального и души. Из каждого человека исходит ток – fluide, посредством которого он может влиять на других людей: хорошо или дурно, смотря по тому, какой ток от него исходит.

Мое удивление не имело границ. Я испытывала такое ощущение, будто предо мной открыли дверь в какую-то таинственную темную комнату и заставили смотреть туда, и я ничего не видела. Так и из этого краткого спутанного объяснения я ничего не поняла.

– Душа наша бессмертна. Я – не боюсь смерти. Я убеждена, что возвращусь в этот мир снова в виде новорожденного младенца… и опять буду жить новою жизнью.

– И у вас не останется никакого воспоминания о предшествовавшем существовании?

– Нет.

– Какое же это «бессмертие души», раз от нашего «я», со всеми нашими мыслями и чувствами, не остается ничего? – недоумевала я над такой теорией своеобразного «бессмертия».

– Душа наша меняет свое содержание. Проходя через несколько существований, она совершенствуется нравственно. Это объясняет кажущееся несправедливым с первого взгляда. Почему, например, одни с детства уроды, калеки? Ведь они сами не сделали никому ничего дурного. А между тем этой теорией все объясняется: значит, душа эта в предшествовавшем существовании делала очень много зла и теперь искупает свои грехи… Я, например, калека – значит раньше много грешила и теперь я должна совершенствоваться нравственно.

«Однако, каких только нелепостей не придумают люди; уж подлинно – фантазия человеческая неистощима», – подумала