Плащ Рахманинова - Джордж Руссо

подмышек, как будто Ричард был чернорабочим, трудившимся на жаре. Леонард Роуз, которому приходилось приближаться к Ричарду на занятиях, тактично молчал, но рабби Элман, наставлявший Ричарда перед бар мицвой, отметил изменения в голосе.

Через семь месяцев Ричарду исполнялось тринадцать — возраст, в котором еврейские мальчики проходят символический ритуал, после чего считаются мужчинами. Рабби Элман послал Эвелин записку, в которой спросил, заметила ли она, что у Ричарда стал выше голос. В ответе Эвелин посвятила его в ситуацию, добавив, что, возможно, им придется внести в ритуал изменения.

Доктор Зайд знал больше, чем говорил, но из деликатности не хотел их тревожить. Он понял, как хрупка Эвелин, еще много лет назад, когда она только стала его пациенткой, видел, как она восстанавливается после провала на дебюте, к тому же ее материнство протекало не совсем гладко. Эвелин тогда утаивала информацию о своем прошлом, и доктор подозревал, что она делает это и сейчас. Вернувшись с Ричардом через несколько недель, она попросила его осмотреть кожу сына, его руки. Эвелин заметила, что цвет изменился, появилась грубость, которой она не видела раньше, когда они аккомпанировали друг другу.

Ричард недоумевал, почему мать таскает его к очкастому доктору Зайду, который осматривал и ощупывал его, измерял ему ладонь линейкой, а потом уводил Эвелин в свой кабинет и там что-то тихо говорил, пока Ричард ждал снаружи с медсестрой.

— Эвелин, вы правы, это ненормально, но я не знаю, что это. Думаю, нужно направить Ричарда к специалисту.

— Какого рода специалисту?

— Дерматологу.

— Хотите сказать, дерматолог отвечает за изменения в голосе, седые волосы и запах тела?

— Вы правы, Эвелин, я не знаю, к чему отнести запах.

— Я тоже. В первый раз, когда я почувствовала, воняло, будто от тухлой рыбы!

— Это странно, но может оказаться, что это всего лишь следствие строения его кожи.

— Он же не шизофреник? — Она произнесла это страшное слово так, будто готова была упасть в обморок.

Эвелин обмякла в кожаном кресле; сердце колотилось, ей казалось, что она тонет. В голове доктора Зайда пронеслась мысль о редком заболевании, о котором он слышал однажды, но даже не мог вспомнить его медицинского названия, — преждевременном старении детей. Несколько десятилетий назад он был на одной лекции в медицинской школе, и там говорили об этом заболевании, называя его недавним открытием. Оно было таким редким, что лишь несколько докторов столкнулись с ним единожды в жизни. За три десятка лет доктор Зайд ни разу не видел ни одного случая и не слышал о нем от коллег. Конечно, симптомы Ричарда могли относиться к чему-то другому, однако его кожу должен осмотреть специалист.

— Думаю, нам стоит что-то сказать Ричарду, — сказал он.

— Но что? — послушно спросила Эвелин.

— Давайте скажем, что есть подозрения на кожное заболевание, которое может помешать ему играть на виолончели. И нужно проконсультироваться со специалистом.

Эвелин с Сэмом согласились, что так будет лучше. Они усадили Ричарда и передали ему слова доктора Зайда. Прием к дерматологу был назначен на следующую неделю.

Ричарда это не встревожило. Он не замечал никаких седых волос и запахов, на уме у него было другое: школа, наставления перед бар мицвой, виолончель, к которой он крепко привязался, и желание сделать так, чтобы Леонард Роуз остался им доволен. Он восхищался Роузом и хотел ему угодить. В тот момент он осваивал несколько сонат для виолончели, требующих много практики. Ему казалось, что мать со своей одержимостью седыми волосами раздувает из мухи слона — его это скорее забавляло, чем пугало, словно седые волосы придавали ему зрелости и солидности.

Настал день приема у врача. Родители с сыном поехали в клинику. Доктор Ньюкамер казался более склонным к тревоге, чем доктор Зайд. Высокий мужчина лет шестидесяти в окружении трех ассистентов и двух медсестер. Он расхаживал с полузакрытым глазом, отчего казалось, будто глаз поврежден из-за какого-то несчастного случал. Каждые несколько минут он открывал его и держал открытым, в какой-то мере доказывая этим, что может его контролировать.

Доктор пригласил Ричарда в свой кабинет. Эвелин с Сэмом остались ждать снаружи. Когда медсестра позвала их внутрь, доктор попросил Ричарда остаться. Он сел за свой большой стол и предложил родителям тоже сесть, как будто должен был сделать знаменательное объявление.

— Мы будем пристально наблюдать за Ричардом. Возможно, здесь не о чем беспокоиться, но с сегодняшнего дня мы за ним наблюдаем, в особенности за его зрением.

— Зрением? — вырвалось у Эвелин.

— Его зрение даст ответ.

— Что вы имеете в виду? — снова спросила Эвелин в полнейшем замешательстве.

Сэм промолчал, хотя тоже не понял, что Ньюкамер имеет в виду.

— Это часть картины седых волос и огрубевшей кожи.

Ни один из родителей не слышал о таком наборе симптомов у подростка, но доктор Ньюкамер не стал смягчать удар. Веко над полузакрытым глазом поднялось несколько раз, когда он сказал:

— Есть заболевание с такими симптомами, вызывающее преждевременное старение детей. Оно такое редкое, что у Ричарда, скорее всего, его нет и окажется, что симптомы относятся к чему-то другому. Но мы должны учитывать такую возможность.

— Как оно называется? — робко спросил Сэм, озадаченный не меньше жены.

— Прогерия, — ответил доктор Ньюкамер, — то есть преждевременная старость.

— Как ее лечить? — спросила Эвелин.

— Никак. Лечения не существует.

Эвелин обмякла, у Сэма помутилось в голове. Лечения не существует, болезнь неизлечима, это конец — примерно таковы были мысли каждого.

Ньюкамер продолжил, глядя на их полные отчаяния лица:

— Не впадайте раньше времени в панику. Случай прогерии приходится на одного ребенка из миллиона. Это такая редкая болезнь, что никто из нас с ней не сталкивался. Я — ни разу. Знаю человека, который сталкивался. Доктор Джон Кук из Бостонской детской больницы диагностировал несколько таких случаев, но в Куинсе ни одного не было. Большинство врачей даже не будут рассматривать такую возможность. Сомневаюсь, что это окажется прогерия, но считаю своим этическим долгом сообщить вам, что такая вероятность существует[8].

Они вызвали такси в офис доктора Ныокамера и вернулись домой. Все молчали. Сэм чувствовал облегчение от того, что он не за рулем: он был слишком потрясен, чтобы вести машину. Как такое возможно, сказал он Эвелин, чтобы единственного сына поразила эта непроизносимая напасть, этот смертный приговор, чтобы он старился с ужасающей скоростью, словно стремился за ночь сойти в могилу? Теперь Сэм был еще более напуган и взвинчен, чем Эвелин. Он не мог заставить себя произнести это слово на «п», но запомнил его. «Прогерия», — крутилось у него в голове. Как у такого талантливого н здорового