Плащ Рахманинова - Джордж Руссо

Амстеры не были удивлены. Они попросили Шмидта разъяснить им все с медицинской точки зрения. В дневнике Эвелин отмечает, что записала его слова по памяти, официального письма с диагнозом в сундуке не было:

Мы думаем, что у Ричарда прогерия или ее разновидность. Мы не можем знать наверняка, но уверены на девяносто процентов. Прогерия не лечится. Сегодня мы пригласим Ричарда в кабинет и расскажем ему все вместе в этой комнате. Вы как родители должны забрать его домой и обеспечить ему лучшую жизнь на то время, что ему осталось. Он будет быстро стареть. Появится больше седых волос, потом они начнут выпадать. Кожа станет еще грубее. Возможно, у него снова изменится запах. Его личность, скорее всего, также претерпит изменения. В какой-то момент он не сможет больше играть на виолончели. Если повезет, он доживет до двадцати или даже тридцати — невозможно предсказать, как долго он протянет и каково будет качество его жизни. Но, в конце концов, его тело разрушится, и это нельзя вылечить. У медицины нет средств, чтобы остановить прогерию. Если желаете, проведите бар мицву, как собирались. Для Ричарда это будет многое значить. Скорее всего, он несильно изменится в ближайшие два месяца. Постарайтесь радоваться тем дням, что остались.

* * *

Вердикт доктора Шмидта не оставлял их в покое всю обратную дорогу до Форест-Хиллс. Ричард, когда ему сказали полуправду, воспринял новости спокойно, неуверенный в том, хорошие они или плохие. Он будто находился в тумане, говорил мало и внезапно стал казаться испуганным, как олень, которого не убили наповал, а только оглушили дротиком. Он сказал что после трех дней в «этой больнице» хочет вернуться домой. Все дергал мать за рукав блузки и повторял ноющим голосом: «Давайте поедем домой!»

Поначалу Амстеры восприняли слова доктора покорно, но через несколько часов в них стало нарастать сопротивление. Что такое «разновидность прогерии»? Мать с отцом преисполнились решимости это выяснить: «разновидность» могла стать ключом к тому, будет ли их сын жить или умрет. Доктор Шмидт был так скуп на слова и говорил так осторожно — уж наверное, он упомянул о «разновидности» не просто так. Может быть, есть разные типы прогерии? И некоторые из них тяжелее других? А вдруг у Ричарда легкая «разновидность» — тогда у него осталось больше времени, чем внушили Амстерам, а некоторые симптомы, может быть, вообще не проявятся.

Прискорбная одержимость «разновидностью» еще глубже ввергла их в пучину отчаяния: откуда получить поддержку? Доктор Шмидт не предлагал им вернуться в Бостонскую больницу, вместо этого за состоянием Ричарда должен был следить уже знакомый им доктор Ньюкамер. «Ньюкамер, — горячо заявил Шмидт, — превосходный доктор, который прекрасно справится со случаем Ричарда». И даже если бы их попросили вернуться в Бостон, ничего бы не изменилось, потому что лечения не существует. Их сына оставят умирать. Шмидт сказал, что их лечащий врач будет разбираться с каждым симптомом по отдельности: кожей, глазами, волосами, даже запахом, если потребуется.

Эвелин была убита горем и не могла даже помыслить о том, чтобы стоически принять судьбу: «Должно же быть что-то, какое-то экспериментальное лекарство, какая-то терапия, какой-нибудь эксперт где-нибудь». Рак, по крайней мере, вызывает сочувствие, пусть даже приводит к смерти, но прогерия… если уж ведущий специалист Бостона, диагностировавший так много случаев, не смог определить правильную разновидность, то какова вероятность, что это смогут сделать врачи из местной больницы в Форест-Хиллс или даже из какого-то более специализированного заведения в Манхэттене?

Сэм был более сдержан и практичен. Он согласился, что нужно установить точный диагноз и подтвердил, что не пожалеет никаких денег, чтобы проникнуть в суть болезни Ричарда, даже если ради этого придется продать компанию и перебраться на другое побережье. Он пространно говорил о сиделках, медицинской страховке и ценах за услуги специалистов, как будто это все было реалиями завтрашнего утра.

Ричард держался лучше. Он по-прежнему ходил в школу и упражнялся в игре на виолончели, но родители заметили, что с каждой неделей он упражняется все меньше, словно слишком устает, а еще заметили, что он пропускает уроки и становится более нелюдимым. Действительно ли он уставал или другие мальчики не хотели с ним общаться? Его аппетит не изменился, но он перестал расти, сделался раздражительным — капризным и склочным, как старик. За последние три года он совсем не вырос и оставался ростом с десятилетнего.

До бар мицвы оставалось всего несколько недель. Родители Ричарда решили провести ритуал, как если бы ничего не случилось. Дедушки и бабушки, все четверо, пребывали в разной степени замешательства по поводу болезни внука, но теперь неуверенность сменилась недоверием и скептицизмом, и ничто не могло их утешить, кроме постоянных подтверждений, что бар мицва состоится 23 ноября.

— Насколько все серьезно, — хотела знать мать Сэма, — если он может запомнить и пересказать весь этот текст на иврите?

— Он все еще собирается играть? — спрашивал по телефону его отец.

Амстеры отвечали, что все действительно серьезно и они решили, что он не будет играть, но вместе с тем все не так катастрофично, как им внушили а Бостоне. Когда твой сын умирает, единственное, что не дает твоему миру развалиться, это цемент надежды

Наконец день настал, Ричард произнес слова на иврите хорошо, но медленно, так медленно, что слушатели, должно быть, дивились; его разум выдержал, но он не отвечал на поздравлении и потоки поцелуев на приеме. Держался холодно и отстранение, отчего казалось, будто он хочет оттолкнуть людей. Каждый, кто внимательно наблюдал за ним, мог заметить, что он изменился физически, несмотря на все усилия родителей придать ему вид и запах того Ричарда, которого они знали.

На следующее утро Эвелин наблюдала, как Ричард завязывает галстук за завтраком, и внезапно ее потрясло осознание, что сын стал призраком тринадцатилетнего мальчика, участвующим в фарсе бар мицвы. Сколько еще он продержится? Даже если они смогут и дальше притворяться, даже если это получится у бабушек с дедушками, сколько смогут все остальные?

Тем временем в своей озабоченности «разновидностями» прогерии родители, особенно Эвелин, переходили от одного медицинского учреждения к другому. На письма Эвелин к врачам-исследователям из клиники Майо и медицинской школы Джона Хопкинса пришли обнадеживающие ответы: они хотели обследовать Ричарда. «Приезжайте сразу, как сможете, в декабре после бар мицвы», — такими были их слова. Специалисты из обеих больниц подчеркивали,