Век живи – век учись - Козьма Прутков

однако, что путешествие верхом не утомило его. Который раз я его вижу так поспешающим. (После некоторого молчания) Справедливо сказано в какой-то книжке, что любовь делает человека поэтом. Попробую я сочинить песню в честь обольстительной гишпанки. Жаль, что нет гитары! впрочем, все равно, принесу из кухни гармонику. (Идет и сталкивается с Доном-Мерзавцем.) А, вы не спите?

Дон-Мерзавец: Проклятые насекомые не дают мне покоя, и я беспрерывно выбегаю, чтобы на свободе отдохнуть немного.

Силин: А я, скажу вам откровенно, был очень удивлен, ибо знал достоверно, что саго было приготовлено на красном вине.

Сцена внезапно освещается от фонаря, с которым генеральша Кислозвездова показывается вдали. В продолжение следующего разговора она то появляется, то исчезает.

Дон-Мерзавец: Скажите, пожалуйста, кто это? Всякий раз, как я выбегаю из дому, она, проходя невдалеке от меня, сладострастно смотрит и делает какие-то знаки. Смотрите, – вот опять… и еще… и еще…

Силин: Не тревожьтесь. Это всем известная генеральша Кислозвездова, вдова, здешняя помещица и дворянка.

Дон-Мерзавец (видимо интересуясь): Ах, расскажите, пожалуйста, расскажите!

Силин: С моим удовольствием, и могу вас уверить, что вся дрянь, какая есть у меня на душе, будет сейчас на языке.

Дон-Мерзавец (ударяя себя в грудь): Здесь сохраню признательность к вам за ваше участие к заблудшему иностранцу!

Силин: Вот в чем дело: вы жестоко ошибетесь, если подумаете, что генеральша Кислозвездова не умеет говорить от природы; напротив, она со смертью мужа своего лишилась употребления языка.

Дон-Мерзавец: Признаюсь, я никак этого не полагал.

Силин: Всевозможные медицинские пособия оказались тщетными и только истощали вдовий кошелек. Видя ее немощь, пекущееся о нас начальство сделало представление об увеличении пенсиона удрученной вдове. Странная, однако, судьба постигла это представление. Высшие власти, усмотрев с одной стороны, что вдова немая, а с другой – ходатайство об увеличении ей пенсиона, ответили на представление: «Поелику мудрено следить за направлением, которое может давать своим воспитанницам немая вдова заслуженного генерала Кислозвездова, то, во избежание, чтобы преподаваемые ею, движением собственных рук, советы не могли быть перетолкованы воспитанницами ее в ущерб нравственности и интересам правительства, сие последнее не только не находит возможным увеличить размеры ее пансиона, но даже следует немедленно закрыть прежде имевшуюся школу». Эту бумагу, яко предписание начальства, я выучил наизусть. Так вот почему она осталась без пенсиона. Впрочем, у нее еще есть небольшое состояние, почему она и не утратила помещичьих прав и обыкновенно на выборах отдает мне свой шар.

Дон-Мерзавец: Она мне сейчас показывала.

Силин: Кого?

Дон-Мерзавец: Шар.

Силин: Кроме того, сведения, мною почерпнутые от старого повара Сидора, известного во всей губернии и принадлежащего генеральше Кислозвездовой…

Дон-Мерзавец: Извините, что я перебью вас. Скажите, пожалуйста, неужели нельзя ее вылечить?

Силин: Говорят, будто можно. Здешний дворянин Керстен, посвятивший себя магии и с необыкновенною пользою читающий «Ключ к таинствам натуры» Экартсгаузена, объявил третьего дня на бале у губернатора, что исцеление Кислозвездовой не только возможно, но рано или поздно неминуемо совершится.

Дон-Мерзавец: Лучше поздно, чем никогда.

Силин: Поверите, что лишь только Керстен сказал, как все, не выключая самого губернатора, конечно, из человеколюбия к дворянке, завыли в один голос: скажите, скажите нам, дворянам одной с ней губернии! Хладнокровный Керстен, нимало не смутясь, продолжал кратко, но знаменательно: «Любовь, одна любовь может все поправить». Вам покажется странно, но верьте истинному Богу, что с того самого вечера Керстен пропал, и только в бритвенном ящике найден небольшой кусочек пергамента, на коем корявым почерком было начертано: «В день исцеления немой вдовы генерала Кислозвездова откроется, кому принадлежит Финик».

Дон-Мерзавец: Финик? какой финик?

Силин: Я забыл вам сказать, что на другое утро после пропажи Керстена полициймейстер при утреннем рапорте донес губернатору, что в младшем классе гимназии был усмотрен никем дотоле не виданный воспитанник Ванюша и что на спрос об нем начальства все единогласно отозвались, будто это всем известный Финик. Так с тех пор он и слывет во всем городе под этим названием.

Дон-Мерзавец: Несказанно обязан вам и благодарен за добрые советы, равно как и за сообщение столь интересных вещей. Но извините, пожалуйста… я сию минуту возвращусь. (Поспешно убегает.)

Силин: Куда это вы? куда? Не слышит. Убежал. Воспользуюсь его отсутствием и сбегаю за гармоникой. (Уходит.)

Сцена остается некоторое время пуста. Общее молчание нарушается легким храпением Ослабеллы. Она впросонках дергает ногой и чмокает. Над нею проносится летучая мышь. Вдали появляется генеральша Кислозвездова с фонарем.

Силин: Прекрасно! Я дорогою сочинил песенку в честь моей гишпанки. Начнем.

При самом начале пения и звуков гармоники Ослабелла просыпается, встает и слушает Силина с нежною любовью. Он поет.

Глаза

Имеет и коза,

Но ей лишь для того, чтоб травку отыскать.

А ваши глазки – чтоб пленять.

Глаза найдут свою дорогу,

Ей-богу!

Ослабелла (нежно): Благодарю тебя, русский! благодарю! спой другой куплет!

Силин: Сейчас. (Поет)

За человечество

И за отечество…

Пение прерывается шумом за кулисами. Силин и Ослабелла смотрят по направлению шума. Чрез несколько времени Кислозвездова пробегает чрез сцену, держа на своем плече, как какое-нибудь бревно, Дона-Мерзавца. Он машет руками и ногами. Вскоре Кислозвездова показывается с ношею в горах.

Силин: Завтра же на выборах я предложу господам дворянам исключить из своей среды эту немую, но сладострастную генеральшу.

Занавес опускается.

Действие III

Декорация все та же, с тою только небольшою разницею, что вместо ночи утро и роса и что розмарин, коего в первых двух действиях не было, распустился. Птицы стрекочут. С другой стороны пчела, восчувствовав туч нахождение и приближение бури, возвращается в свой улей с шумом.

Силин (входит в мундире): Воображаю, как все на выборах удивятся, когда узнают, что я женюсь на Ослабелле! Французский язык я уж выучил хорошо, а с помощью будущей супруги моей буду знать и гишпанский. Я уверен, что опять меня и на это трехлетие выберут в предводители, и вот почему. Говорят, будто иностранцы много что-то начали писать о нашем любезном отечестве; кто же другой в состоянии будет переводить дворянам все, что об них печатается? Разумеется, я, и никто более! Или опять случится заехать сюда какому-нибудь именитому иноплеменному путешественнику, кто будет показывать ему богоугодные заведения и другие примечательности города? (Самодовольно) И тут я! Словом, нигде без меня не обойдутся. (После некоторого молчания)