Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

– Не могу… Идемте-ка, братцы, отсюда.

– В самом деле, – сказал я, – как-то жутко здесь, душно… Пошли!

– Нет, нет, – быстро, горячо заговорил Сема, – останьтесь. Для них это праздник! Ведь их же никто не любит…

Горло мое стиснула мгновенная судорожная спазма. «Господи, – подумал я, – как же так? За что им такое? Ведь ничего нет страшнее, если никто не любит!..»

И, медленно оглядев помещение, я сказал, поворотясь к Петру:

– Ладно, дадим им концерт… Я сейчас спляшу, а ты делай музыку!

– Какую? – спросил он растерянно.

– Любую.

– Но как?

– Как умеешь… Соображай. Зря я, что ли, тебя держу?

Петр раскрыл рот, осклабился, обнажив крупные желтоватые зубы. И быстро начал щелкать по ним ногтями. Родился негромкий, четкий музыкальный ритм… И мы услышали мелодию штраусовского вальса.

И тотчас же палата огласилась восторженными детскими воплями.

Сема замахал руками, зашикал, требуя тишины. И в этой тишине я прошелся по комнате, выбивая дробную цыганскую чечеточку.

Мы старались вовсю. Увлекшись, войдя помаленьку во вкус, Петр стал затем имитировать голоса птиц и животных: он свистал, и выл, и гугукал. А я продолжал бить чечетку и что-то вопил невнятное, надрывное – цыганское. А Сема все пытался встать на руки – и беспрерывно падал, рушился на пол. Мы ведь были здорово тогда пьяны. Но ребятишки на это не обращали внимания, они с восторгом принимали любой наш трюк. Они были счастливы! И более благодарной аудитории я еще не встречал на своем веку.

Но всему всегда приходит конец.

Глава 12

В обществе гениев

Всему всегда приходит конец… И в палату, в самый разгар веселья, вдруг ввалилась с грохотом группа мужчин. И один из них – коренастый, с обритым наголо черепом – крикнул с порога:

– Эй, Дробышев! Ты что, давно смирительной рубашки не видел? Соскучился? – И, покосившись на своих спутников, скомандовал резко: – Взять его! Отвести в одиннадцатую!

Сему увели. Настала наша очередь. Бритоголовый сразу же подошел почему-то ко мне.

Вид у меня, должен признаться, был в эту минуту малопочтенный. Во время концерта я сбросил пиджак, расстегнул рубашку и стоял теперь, тяжело дыша, разгоряченный, растрепанный, с торчащими врозь волосами.

– Ты из какой же палаты вырвался? – спросил он, явно принимая меня за сумасшедшего.

И кто-то из-за его плеча тихо проговорил:

– Наверное, новенький. С нижнего этажа. Там они все – неспокойные…

– Чепуха все это, – задыхаясь, с трудом сказал я. – Вы путаете… Я человек вольный.

– Он поэт, журналист и вообще директор, – вмешался в разговор Петя.

– Ага! – живо отозвался бритоголовый. – Так. Ну а ты?

– А я – его музыкант.

– Вот и отлично. Пойдешь, значит, тоже в одиннадцатую! – И затем, указывая на меня пальцем, приказал: – Ну а этого – к гениям! И проверьте там хорошо запоры.

И как мы с Петром ни шумели и ни сопротивлялись, нас все же скрутили и развели по палатам.

Самое смешное здесь заключалось в том, что мы ничего не могли толком доказать – ведь документов-то у нас при себе не было никаких! Тайга – не город, предъявлять бумаги здесь некому. И даже корреспондентское свое удостоверение я таскал только первые месяцы, а затем забыл о нем…

Все же я настоял на том, чтобы санитары проверили больничные записи. Имен наших там, конечно, не оказалось. Но старший (бритоголовый), поразмыслив, решил задержать нас до утра – до прихода врача. Очевидно, мы вызвали у него весьма серьезные подозрения.

Как обычно, мне «повезло» больше, чем другим… Дробышев и Петя попали в одиннадцатую – к меланхоликам. А я угодил к скандалистам. И номер этой палаты был тринадцатый.

Эту ночь я провел в обществе гениев. В палате обитало два Пушкина и еще Шекспир.

Был этот Шекспир худ, костляв, длиннолиц. И он беспрерывно двигался, не мог ни минуты провести в покое. И вот он-то заинтересовал меня сильнее всего! Оказалось, что в прошлом он работал преподавателем химии в средней школе.

«Стало быть, ему, – думал я, – скорее всего, подошла бы роль Менделеева или, скажем, Лавуазье… Или же он, на худой конец, мог бы вообразить себя какой-нибудь ожившей молекулой. Например, молекулой этилового спирта. Но почему же – Шекспир?»

Я спросил его об этом. И он ответил – весьма резонно:

– А почему бы и нет? – И затем добавил: – Шекспир – это вулканические страсти, гигантские эмоции. И все они живут во мне! Их во мне даже больше, чем люди думают, но это секрет. И ты смотри, – он погрозил пальцем, – не проболтайся!

Я поклялся, что сохраню эту тайну навек.

С Пушкиными все обстояло проще. Это были два сварливых алкоголика, страдающие манией величия. Ну а там, где есть эта мания, всегда присутствует и другая – противоположная… И потому оба они подозревали весь мир в зависти и в ненависти. И сами ненавидели его.

И конечно же прежде всего ненавидели друг друга!

С одним из Пушкиных мне все же удалось разговориться. Я сразу постарался успокоить его, заявив, что я – человек здесь случайный и к великим не принадлежу. Хотя поэзию чрезвычайно ценю.

– Какую? – прищурился он.

– Именно пушкинскую, – ответил я, – самую настоящую!

– Значит, мою, – заключил он уверенно. – Ну а этого самозванца, – он указал на другого гения, спящего, густо похрапывающего в углу, – ты не слушай. Все, что у него есть лучшего, он просто крадет. Он, к примеру, тяпнул у меня «Пиковую даму» и не признается. Я уж лупил его за это…

Читая эти строки, вы, вероятно, можете подивиться тому, что в недрах Сибири, в этой дикой глуши, так много людей, знающих поэзию, любящих ее, вообще как-то приобщенных к литературе… Но удивляться здесь, в сущности, нечему. Нельзя забывать, что Сибирь – страна особая, необычная. Это страна ссыльных интеллигентов! За время царствования династии Романовых, например, в Сибирь ушло несколько сотен российских дворян. Туда, год за годом, брели по этапу опальные заговорщики, франкмасоны, религиозные сектанты, а затем просветители. А вслед за ними декабристы. Потом последовала новая, гораздо более мощная волна, порожденная пролетарской революцией. В сталинский период количество ссыльных интеллигентов исчислялось уже не сотнями, а тысячами… И все они оседали в Сибири надолго, обзаводились семьями. И естественно, оставляли в этой глуши какие-то свои следы. Один из таких следов – любовь к книгам, к чтению…

Но есть и оборотная сторона медали. Любовь к чтению – важный элемент культуры, но все же недостаточный. Монтень говорил: «Вся