250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке

► Чтобы судить, насколько силен хаос в организации нашего командования, приведу пример 29-го армейского корпуса: с сентября 1914 г. по июль 1916 г. через него прошло 19 разных дивизий…

► Дитерихс донес, что 18 марта в Киеве задержана телеграмма за № 2682 из Астрахани в Киев, Владимирская, 16, обществу «Двуглавый орел» следующего содержания: «Подготовлен решительный натиск на верховную власть; молите государя не слагать самодержавия, нельзя отдать России сумасшедшим. Сообщите это в Одессу, Кишинев, Херсон, Аккерман, Житомир, Нежин, Витебск, всем киевским. Получение подтвердите. Тиханович-Савицкий».

► Только сегодня Пустовойтенко запросил Леонтьева о том, как Генеральный штаб думает использовать опыт войны и дать армии дополнения и изменения существующих уставов, и просил сообщить, сделает ли это Генеральный штаб или лучше поручить Ставке. Просто потрясающе!

► Приказание начальника штаба Верховного главнокомандующего:

«До настоящего времени меры борьбы с болтливостью чинов армий, вредящей тайне, решительных результатов не дали. По поступающим из многих источников сведениям, лица, принадлежащие к составу армий или учреждений, не соблюдают должной осторожности и сдержанности, в особенности в разговорах в общественных местах. Многое также свободно передается семьям, а оттуда очень быстро получает широкое распространение.

Замечено, что эта преступная болтливость постепенно приобретает все большую и большую беззастенчивость, требующую применения действительных мер борьбы с этой опасностью.

Это обстоятельство обратило на себя внимание его императорского величества, повелевшего, чтобы начальствующие лица всех степеней прежде всего вновь обратились к патриотическим чувствам вверенных им чинов, напомнив им опасные последствия малейшей в указанном отношении неосторожности и нескромности.

Государь император твердо верит, что путем разъяснений на соответствующих практических примерах можно ярко и убедительно представить весь вред, приносимый военному делу подобного рода болтливостью, и добиться соблюдения должной осторожности как в разговорах, так и в письменных сношениях.

Вместе с тем его императорское величество повелевает виновных в несоблюдении этого основного требования, предъявляемого военными обстоятельствами к каждому истинному слуге царя и родины, подвергать взысканиям со всей строгостью законов, давая широкую огласку как обстоятельствам совершенного преступления, так и наложенным за него взысканиям, с упоминанием, кем именно это преступление было совершено».

► Борьба с болтливостью ведется с самого первого дня войны, но для ее успешности нужны такие меры, которые вообще не в духе немецкой власти, вот почему до настоящего времени все меры «не дали решительных результатов». Как пример укажу на полковника Черепанова; он писал очень много лишнего своей жене и сыну и часто помещал такие сведения о расположении войск и пр., что просто непонятно, как он был смел. Все это было замечено, приказано расследовать, и если не обнаружится злой умысел (дело доходило до условных депеш), то взыскать дисциплинарно с указанием в приказе. Эверт ему и сделал анонимный выговор в приказе от 31 января 1915 г.:

«Один из чинов вверенной мне армии позволил себе в ряде писем своим родным сообщать сведения о войсках, не подлежащие оглашению. Подвергнув виновного в таком легкомысленном отношении к соблюдению военной тайны строгому взысканию (неправда. – М. Л.) и отставив его от производства в следующий чин (получил вскоре же. – М. Л.), подтверждаю к неуклонному исполнению приказы главнокомандующего Юго-Западным фронтом 1914 г. № 34 и 279, которые вновь объявить в приказах по всем частям и учреждениям вверенной мне армии.

Приказываю также всем начальствующим лицам вновь подтвердить и разъяснить своим подчиненным, как офицерам, так и нижним чинам, тот вред, который может быть принесен армии непростительной болтовней как в письмах, так и на словах, о местах расположения, передвижениях и действиях частей войск и высших войсковых соединений, и предупредить подчиненных, что в дальнейшем такие болтуны будут предаваться военному суду за разглашение военных тайн».

24 ноября 1914 г. главнокомандующий Юго-Западным фронтом пробовал взять мягкостью…

«Отмечаю усилившуюся в последнее время несдержанность в разговорах. Так, например, были случаи открытой передачи, даже генералом, в обществе и общественных местах, а также в присутствии людей, неспособных разобраться в услышанном, сведений о задачах армий, о распоряжениях высших начальников, донесений о переменах в составе армий. Обращаясь к высокому чувству патриотизма, носимому в себе всеми русскими людьми в эти великие дни, прошу помнить, что иногда мелкое, неосторожно обнаруженное сведение может послужить во вред делу, что везде могут найтись уши, которым нужна такая неосторожность, и что лучшим средством против них есть отказ раз навсегда от разговоров о ближайших военных событиях в общественных местах и в присутствии лиц, не имеющих прямого отношения к делу, или немедленное оставление армии. В особенности прошу о принятии зависящих от каждого мер к тушению слухов как злонамеренно пускаемых, так и рождающихся от той несдержанности в разговорах. В противном случае слух растет и может принести непоправимый вред делу».

Приказ небывалый, потому что совершенно лишен достодолжного генеральского конца: «Виновные и т. д…» Были приказы и грозные, но, повторяю, болтливость нисколько не устранена. Сплетня лежит в природе русского человека, и притом в двух видах: так сказать, фотографическая и гиперболическая. Первая, исходя от человека, самолично видевшего или слышавшего какой-либо факт, или же от лица, пришедшего к известному заключению от данного факта, начинает нарастать, как только делается достоянием вторых лиц… Дальше она переходит в гиперболическую и на шестом – десятом «очевидце» принимает иногда самые нелепые формы. Каждый ведь вспомнит, что он когда-нибудь слышал от третьих лиц о том, что сам хорошо знал в совершенно другом виде. Мы до такой степени привыкли к тому, что в нашей уродливой жизни все возможно, до такой степени не верим ничему исходящему от официальных источников, до такой степени прониклись уверенностью в их систематической, глубокой лживости, так упорно всегда и во всем ищем худшее, так мало любим свою страну и еще меньше имеем инстанций для апеллирования к правде, что органически не можем наложить на себя узды молчания, боясь, что она затянет нас до полного порабощения свого духа. Благо родины, во время войны – еще и армии, не рисуется нам так ясно, как европейским народам; мы не в силах отказать себе в удовольствии поделиться чем-нибудь, особенно отрицательным, не стесняясь присутствием постороннего лица. С другой стороны, как не поделиться кое-чем с родными, близкими – ведь им все так интересно и все так мало известно… Ведь если не от нас самих, то им больше не от кого узнать правду – она крепко замкнута на прочный русский замок, который сковал публичное и печатное слово…

20-е, воскресенье

Сегодня Смирнов вступил в командование своей армией, Рагоза вернулся в IV армию.

► Вернувшийся от Плешкова