Фантазеры - Владимир Юрьевич Белов

Два дня Юра лежал, не отвечая на расспросы взрослых. Впрочем, мать за эти два дня была дома не более получаса.

Приходила Лена.

— Может, с Колей поговоришь?

— Нет, — отвернулся Юрка. Пришел Жора, зашептал в ухо:

— Мазю Широкий бил. Так двинул, глаза одного не видно. У Широкого шайка. Им пистолет позарез нужен. Отдай им «вальтер».

Юрка даже не выгнал Жору. Юрка молчал. Молчал и чувствовал себя совсем жалким. И шло это не от побоев, а откуда-то изнутри. Юрке казалось, что он совсем пустой, и он не понимал, отчего это. Он еще не знал, что и взрослые люди слабеют от неожиданного предательства.

А через неделю Юрий получил письмо от той, московской, Лены.

17

Юрка долго крутил в руках продолговатый конверт, склеенный из белой плотной бумаги. Посмотрел на свет и осторожно вскрыл. Синеватые листочки, быстрый круглый почерк.

«Здравствуй, Юрка, здравствуй, барабанщик! Я из газет узнала, что под Москвой 19 декабря сорок первого года в двенадцати километрах северо-западнее Рузы погиб генерал Доватор. Погиб твой дядя. Я понимаю, ты тяжело пережил это».

Юрка опустил письмо. Дядя давно погиб. И все, все об этом знали. Только он не знал. Дядя погиб, а он его предал мертвого, предал, как Жорка его. Юрке даже показалось, что генерал Доватор погиб из-за него.

А по узорам бревенчатой стены, которая давно служила Юрке экраном, шел эскадрон — шашки наголо. И впереди несли генерала на шинели, странно похожего на лейтенанта Почеткова.

Юрка трудно вздохнул и начал читать дальше:

«Миша мне рассказывал, ты очень гордился дядей, Миша… Тебе нравилось называть его лейтенант Почетков. Помнишь, мы шли втроем. Я получила письмо от него. Друг писал под его диктовку. Он так и не закончил письмо…

Миша просил передать, чтобы ты был храбрым и честным. Он тебя считал младшим братом. Он из детдома, и никого у него не было.

И еще он не придет в гости, как обещал. Не придет он к тебе в гости после войны… Он умер.

Юрка, ты ведь теперь уже почти взрослый, и ты знал Мишу. Ты помнишь, во время концерта он все рисовал и рисовал меня. А потом, когда вы легли спать, мы встретились с ним на тропинке, которая шла от лагеря к стадиону.

Мы говорили про тебя, Юрка. Мы долго про тебя говорили, наверно, потому, что ты был единственным существом, которое мы оба знали, а о себе мы еще говорить не могли.

Мне кажется, ты вспоминаешь Мишу. Эх, Юрка, Юрка! Я так тебе завидую, завидую, что тот вечер ты провел с Михаилом в Москве.

Ты пиши мне, Юрка, изредка, вроде бы мы с тобой теперь кровные родственники. Лена».

Юрка повалился на топчан, уткнулся носом в подушку. Но он не мог ни плакать, ни лежать. Встал, начал ходить, выскочил на улицу.

Солнце, уже пробежав отмеренный ему весенним днем путь, наполовину спряталось за гору. Воробьи купались в пыли. Юрка взял лопату и пошел на огород.

Огород был у чужого дома. На крылечке грелся на солнышке длинный и очень худой Володя из Ленинграда. Его все называли Батей. Батя приехал недавно, и в школу он не ходил. Лишь в будущем году они будут учиться вместе.

Батю Мазя не трогал. И вообще у Бати ничего не было. Их с матерью на самолете вывезли. А папа его умер. Просто от голода умер. Он на Кировском заводе танки ремонтировал. Даже Мазя не мог ничего потребовать от эвакуированного из Ленинграда.

Земля была тяжелая, свалявшаяся от времени и от того, что раньше по ней ходили. Юрка копал. Когда он поднимал голову, то видел Батю и улыбался ему. Батя тоже улыбался в ответ. Потом Юрка только копал, копал и думал.

Думал о Почеткове, о том, что если бы он не погиб, то обязательно стал бы генералом и женился на Лене. Думал о дяде Коле, который, наверное, все-таки уйдет на фронт. И еще: если дядя Коля уйдет, то может и не вернуться.

И раньше Юрка знал — на фронте погибают. Но раньше казалось: те, кого он, Юрка, знает, погибнуть не могут. Потому что гибель конкретного человека не укладывалась в Юркиной голове.

А потом Юрка думал о Мазе. И вдруг понял, что тот, кому важно, взял немец Москву или нет, не мог бы добывать пистолет для бандита. Потому что сейчас те, кто может стрелять, должны стрелять там, на фронте.

И еще Юрка понял, что больше не боится Мази. Потому что Мазя фашист, маленький еще, но фашист. Когда война или беда, повсюду появляются фашисты. В одних странах их так много, что к власти приходит Гитлер, и Тельмана — в тюрьму. Их нельзя бояться, их надо бить.

Юрка копал и не слышал, как за спиной скрипнула калитка.

— Ну как, нашел зажигалку? Может, и дядю нашел? — насмешливо спросил Мазя.

Юрка выпрямился:

— Я не терял зажигалку. И дядю не терял. Генерал Доватор погиб под Москвой не для того, чтобы такое дерьмо существовало. — Не ожидая ответа, Юрка коротким тычком двинул в нос Мазе.

Голова мотнулась, словно мяч, и Юрка успел еще раз двинуть по этому мячу. Мазя, опешив, сделал шаг назад.

Не доверяя своей силе, не обращая внимания на удары, нарушая все правила борьбы, бокса, взмахнув обеими руками, словно собираясь рубить дрова, Юрка опустил руки. Руки чиркнули вдоль Мазиного плеча. Юрка покачнулся и, получив удар в спину, рухнул на вскопанную землю. Вскочил и снова свалился.

— Играем, в футбол! — крикнул Мазя.

— Пасуй ко мне подлюгу, — радостно заверещал Подлизунчик.

Шесть человек пасовали, встав небольшим кругом. Иногда они расступались, чтобы дать живому мячу выход из круга и сбить его, когда он захочет удрать. Но Юрка, получив свободу, сразу кидался на Мазю. Мазя сшибал Юрку с ног.

С каждым разом Юрка поднимался с земли все медленнее. Но, встав, он стоял, готовый к новым ударам, стоял, чуть покачиваясь из стороны в сторону. А потом он лежал не шевелясь. Затем начал изгибаться, пытаясь встать, гнулся и помнил, что нужно встать, нужно обязательно встать.

Сквозь тонкие щелочки заплывших глаз он видел красные облака с черной каймой, будто траурные знамена качались за поселком, за рекой, за Мелентьевкой. Словно траурные знамена — закат.

И больше не