Трансатлантическая кошка - Екатерина Паршукова

– Но он ведь тоже здесь на заработках, как и все работники Роберта. Разве что кроме Ларри. Ну так он и не работник, скорее компаньон.

– Наверное, – мне не хотелось говорить. Хотелось смотреть по сторонам, впитывая всё вокруг себя в память. – Сколько нам тут ждать, как думаешь? Что делать будем?

– Давай прогуляемся. Ты голодная?

– Очень.

– Тогда пойдём искать выход с аэродрома. Может быть, снаружи найдётся какая-нибудь кафешка.

Поплутали среди ангаров, сначала нашли магазин, торгующий гарнитурами, и обнаружили, что он закрыт. Расстроились. Потом нашли калитку в заборе и оказались снаружи.

Когда-то в Америке не было никаких заборов вокруг аэродромов. Любой мог уйти и прийти тогда, когда ему захочется. Но после 11 сентября, когда два самолета врезались в башни на Манхэттене, правительство срочно начало издавать приказы по обеспечению безопасности, включающие, в том числе, и установку заборов. Всё как обычно после громких событий: триста законов призваны заменить одного психолога, но создают они не столько реальную безопасность, сколько бурную деятельность по её обеспечению и ложное ощущение защищённости. Ну правда, если террористы действительно захотят проникнуть на территорию, неужели эта калитка их остановит?

Вдоль аэродрома шла небольшая четырехполосная трасса. Для Америки четыре полосы – это и правда немного. Она огибала большое поле, границы которого упирались в горизонт. Больше вокруг не было ничего.

– Куда пойдем: направо или налево?

– Да, какая разница, пошли налево. Может быть, на том конце аэродрома найдём что-нибудь съедобное.

Мы прошли весь аэродром, съедобного не нашли ничего, зато встретили одинокого путника, на которого напали с вопросами, и выяснили, что в 10 минутах ходьбы отсюда есть фермерское кафе, где мы имеем шансы получить сэндвич и чашку горячего кофе.

Долго шли вдоль дороги и на краю леса действительно увидели несколько деревянных зданий, окружённых символической изгородью с кучей разнообразных металлических фигурок между ними. Фигурки были сделаны преимущественно из запчастей старых тракторов. Сами трактора и какие-то неведомые машины там тоже были. Они явно отслужили свой век и теперь представляли собой просто памятники, раскрашенные в яркие цвета, на фоне которых фотографировали детей. Этакая микро-выставка достижений народного хозяйства. В Америке, где в силу исторических особенностей не так много древних памятников, как в Западной Европе, каждый владелец земли стремится сделать что-то своё: огромную фигуру из сена, статую из коленвалов, ветряную мельницу из старых полотен – что-то, что отличало бы его кусочек земли от соседских. Людям, на каком бы краю света они ни жили, очень важно иметь историю и мифологию своего рода – ощущение корней. Что-то типа «Этот дуб посадил еще дедушка твоего прадедушки». Когда мифологию семьи не выдали при рождении, люди начали создавать её сами. Ощущение прошлого, чувство причастности к династии даёт почву под ногами, позволяет молодым людям каждого следующего поколения верить в их зарождающееся будущее.

В одном из зданий местные фермеры выставляли свои продукты – мёд, варенья и цветные леденцы всех форм и размеров. Разноцветными конфетами были увешаны все стены и полки небольшого помещения – как пряничный домик в сказке про Гензеля и Гретту. Там же мы нашли небольшое кафе, где действительно получили по огромному сэндвичу и чашке ароматнейшего капучино, вышли на террасу с крошечными деревянными столиками, сели и неторопливо стали наслаждаться окружающим миром.

– Никогда не привыкну к тому, что можно сидеть в какой-то невероятной точке этого мира и вот так буднично есть бутерброд.

– Так и не привыкай! Это же здорово: осознанно фиксировать себя мыслями в таких моментах. Кучи людей несутся в путешествиях галопом, чтобы успеть сфотографировать, поставить галочку напротив какого-то места, выложить фото в интернет и бежать дальше. Они пробегают так быстро, что нигде толком себя не осознают, и приезжают домой с ощущением, что никуда и не уезжали. Только фотографии и остаются – ни ощущений, ни воспоминаний толком.

– Хочешь, я буду напоминать тебе об этом иногда. Типа: «остановись, посмотри по сторонам, как прекрасен этот мир».

– Хочу!

– «Как прекрасен это мир – посмотри», – фальшиво пропела я кусочек песенки из моего детства, – Пойдем к самолёту, пока снова дождь не начал накрапывать. Вон там какие-то облака ползут в нашу сторону. Успеем дойти до них?

– Попробуем.

Мы шли обратно, когда услышали приближающийся звук двигателей в небе:

– О, летит кто-то.

– Знакомый силуэт. Кажется, это Ацтек. Тут их много, наверное.

– И раскраска такая же как у нашего.

– Погоди, так это наши и есть.

– Да. Только не понимаю, это они на посадку так заходят?

– Нет, судя по курсу, такое ощущение, что они только что взлетели.

Ацтек пролетел рядом с нами, развернулся и стал удаляться, явно набирая высоту.

– Да, улетают. Кажется, мы разминулись с ними пока гуляли. Сколько времени мы уже тут – часа полтора? Наверное, они успели дойти до магазина, выяснили, что он закрыт и улетели. Чёрт, обидно.

– Ладно, не расстраивайся. Полетели домой, там встретимся и выясним, каковы наши дальнейшие планы.

Как раз и облака к нам дошли. Мы успели сесть в самолёт еще сухими, а взлетали уже под моросящим дождиком. Смогли набрать метров двести высоты и уперлись в еще один слой мокрых кучевых облаков. Причем этот слой становился все ниже и ниже. Какое-то время мы летели, снижаясь, прижимаясь все ближе к кромкам деревьев.

– Что-то мне совсем неуютно, смотри, дальше провисы до земли начинаются.

– Может быть, развернёмся?

– Это вряд ли. Посмотри назад, нас догоняет та кучёвка, от которой мы сбежали. Вернуться не получится.

– Хорошо, куда мы можем прорваться. Вон там, справа видны просветы между облаками. Дай карту гляну… смотри, в той стороне есть аэродром с длинной полосой – нам хватит. Попробуем подсесть переждать?

– Давай попробуем…

Минут десять мы лавировали между облаками, стараясь держаться чуть в стороне от них и видеть землю. Когда обогнули очередное облако, в дымке за деревьями увидели черную полоску асфальта, прочерченную белым пунктиром осевой линии – полоса. Сели. Когда уже на земле поворачивали на стоянку, на стеклянный фонарь самолета обрушились крупные капли дождя.

– Вовремя мы сели. Смотри, как закрыло – ничего вокруг не видно.

– Давай пока не будем выходить. Не нравится мне идея вымокнуть до нитки.

Мы сидели в прозрачном пузыре кабины и смотрели, как струйки воды стекают по окнам. Я теребила отремонтированную Илюхой кошку на шее и думала, что надо поменять ей цепочку на шнурок, хотя украшения, которые нельзя быстро снять или порвать, не носила со времен обучения. Мой первый инструктор перед посадкой в самолет заставлял меня снять все серьги, кольца и бусы, пугая рассказами о том, что горячий металл вплавляется в кожу в случае пожара.

Дождь закончился, мы вышли из самолёта и огляделись. Всё вокруг было обложено сплошной облачностью.

– Ну что ж – гуляем, ждем пока всё это рассосется, – констатировал Илюха.

– Давай посмотрим, где оказались. Смотри, вон там какие-то люди стоят, – я показала рукой в сторону дальнего ангара, – похоже, местные. Пойдём, поздороваемся.

У ангара стояли две женщины. Лица, покрытые паутинкой морщин, говорили, что перед нами дамы весьма преклонного возраста, но у них были такие молодые глаза и улыбки, что казалось, это курсантки лётного училища вышли попрыгать под дождём. Мы поздоровались, сказали, что прилетели к ним случайно и ненадолго – просто переждать дождь. А они заулыбались в ответ, как бабушки любимым внучатам, представились сами, удивились нашему акценту, стали расспрашивать, кто мы и откуда.

Оказалось, что они лётчицы. Когда-то летали на военных самолётах, а теперь на пенсии развлекаются тут, на аэродроме. Когда Илья сказал, что я тоже летаю, они заулыбались еще больше. Женщины-пилоты даже сейчас – явление нечастое, и мы всегда очень радуемся, встречая друг друга. Примерно так, как радуются соотечественники,