Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон

в США перед началом Гражданской войны и Каролины Реми, известной под псевдонимом Северин, во время событий Парижской коммуны 1870–1871 годов. Таким образом, она ссылается на двух журналисток, которые изменили курс политики и проявили себя как безусловные мастера своего дела[134]. Кроуфорд отмечает их достижения, с тем чтобы указать на выдающихся предшественниц и заявить о преемственности в том, что парадоксально считалось новой областью работы для женщин. Это – освящающий жест. Шарлотта Ридделл и Элис Мейнелл, которым посвящены главы 5 и 6, аналогичным образом понимали необходимость соответствовать условиям рынка и усиливать свой профессиональный статус с помощью того, что я называю мифами об авторстве. Мейнелл преуспела настолько, что Джордж Мередит назвал ее «одной из великих английских писательниц» (one of the great Englishwomen of letter)[135].

В то же время, как демонстрируют в своем исследовании Такман и Фортин, поздний викторианский период ознаменовался ответными мерами, призванными вытеснить женщин с занятых позиций в литературе и исключить их из жанров высокой культуры. Эти маневры могли осуществляться за кулисами, как в случае с упомянутой рецензией Морриса о «не женской» работе, или косвенно фигурировать в периодической печати. В опубликованной анонимно «Профессии писателя» Моррис обращается к оптимистичному заявлению Безанта о том, что повышение поголовной грамотности и растущая читательская аудитория способствуют улучшению положения профессиональных авторов. Обращаясь к выпускникам и преподавателям университетов, стремящимся к литературной карьере, Моррис просит их задуматься, «не привело ли широкое распространение образования в наше время к снижению стандартов того, что в прежние времена называлось культурой»[136]. Моррис не связывает понижение стандартов напрямую с женщинами, но он делает это косвенно, добавляя:

Все больше людей, особенно женского племени, ищет способ заработать на жизнь. А как я уже указывал, перо – это инструмент, доступный многим из тех, кто по физическим или экономическим причинам непригоден для иной профессии… церкви, армии, государственной службы, юриспруденции, торговли[137].

Пренебрежительное упоминание «женского племени»[a] и тех, кто «физически непригоден» для традиционных профессий, а также последующее замечание о том, что классическое образование больше не является преимуществом для писателя с университетским дипломом на литературном рынке, позволяют предположить, что Моррис ведет скрытую войну против авторов-женщин и представителей рабочего класса, которые начинают преуспевать в этой профессии. Во второй части своей статьи Моррис выражает «серьезные сомнения относительно интеллекта человека, который предпочитает <…> „Ромолу“ „Пуританам“ или „Мэнсфилд-парк“ „Ярмарке тщеславия“» – очередное обесценивание женщин-авторов[138]. Другими словами, Моррис также строит миф об авторе, в котором отдает предпочтение классическим «мужественным» начинаниям против современных популярных и «женских».

Из этих дискуссий в прессе мы можем сделать вывод о том, что все авторы fin-de-siècle, будь то мужчины или женщины, в какой-то момент были вынуждены занять определенную позицию по отношению к предмету спора, решить, будут ли они строить свой образ как «профессиональные» писатели или как «свободные» художники, и найти возможность реализовать выбранную стратегию на литературном рынке[a]. Писательницы, как и их коллеги-мужчины, должны были искать новые профессиональные подходы и разрабатывать стратегии, которые позволили бы им получить признание (пресловутые «посмертные дипломы»), необходимое для долгосрочного успеха. Возможно, некоторые женщины все еще ощущали давление социальных норм, которые мешали им воспринимать себя как профессиональных писательниц и представлять себя в таком качестве. В остроумном эссе для Temple Bar «Как я не стала автором» Норли Честер (псевдоним Амили Андердаун) перечисляет многочисленные подводные камни, с которыми сталкивались аристократки, желавшие продать свою картину или опубликовать произведение под своим именем: от запрета старшей сестры порочить семейное имя и гнева младшей по поводу раскрытой любовной интрижки до отвращения тети к «такой непристойной» истории и потери наследства за попытку стать профессионалом[139]. Но сам факт аристократического происхождения вымышленной писательницы, которую сдерживает старомодное семейство, указывает на то, что автор текста иронизирует над таким устаревшим отношением к профессионализму женщин. К 1900 году, когда было опубликовано это эссе, женщины-авторы уже были неотъемлемой частью английского литературного пространства, а некоторые писательницы уже разбавили «мужские» ряды писателей-классиков[b].

Глава 2

Создание писательницы

Гарриет Мартино на литературном рынке 1820–1830‑х годов

За свою пятидесятилетнюю литературную карьеру Гарриет Мартино (1802–1876) написала сотни журнальных и редакторских статей, десятки образовательных и наставительных рассказов и биографий, несколько книг о путешествиях, новаторскую серию по политической экономии и основополагающие исследования в области социологии, библеистики, британской политике и истории. Публиковалась в радикальных журналах (Monthly Repository, People’s and Howitt’s Journal, American Liberty Bell) и крупных викторианских периодических изданиях (Westminster Review, Athenaeum, Household Words, Once a Week). Ее книги выходили как в образовательных (Houlston, Darton and Harvey, Charles Knight), так и в крупных коммерческих издательствах (Chapman and Hall, Saunders and Otley, Smith, Elder). Она была воплощением викторианской писательницы: работала в нескольких печатных изданиях, эффективно справлялась с литературными и финансовыми аспектами своей карьеры и успешно выполняла роль «гувернантки нации»[1]. Как она стала писательницей?

Если заглянуть в автобиографию Мартино, ее карьера развивалась согласно общей схеме XIX века: сперва анонимно отправленная в Monthly Repository статья, которую напечатали; затем постоянное сотрудничество с ним, полезные профессиональные советы от редактора и положительные отклики читателей; затем развитие аналогичных отношений с издательством, которое могло принять к публикации ее книги. Когда Мартино рассказывает историю своей первой публикации, ее повествование звучит просто и даже обыденно. Она отмечает, как в детстве призналась матери в желании стать писательницей, объясняет, как ее брат Джеймс, уезжая в колледж, советовал ей «найти утешение <…> в новом занятии» и поощрял ее «в попытке стать автором». Она добавляет, что старший брат Томас, когда после воскресной службы прочитал ее анонимный дебют в печати, похвалил ее эссе и «серьезно сказал (впервые назвав „дорогой“): „Теперь, дорогая, оставь шитье рубашек и штопку чулок другим женщинам, а себя посвяти этому“». Выстроив таким образом нарратив о том, как получила благословение семьи на литературную карьеру, Мартино подводит итог: «Тем вечером я стала писательницей»[2].

Этот эпизод, возможно, сделал ее писательницей[a], но, анализируя ее раннюю карьеру, позволю себе заметить, что он еще не сделал ее профессиональной писательницей. Процесс профессионального становления был значительно сложнее, он потребовал от нее практического понимания, как устроен рынок литературы, и создания новой модели викторианской писательницы. Проходя этот сложный процесс, описанный ею в письмах и автобиографии, Мартино меняет понятие авторства, уходя от романтических концепций одинокого вдохновенного гения и создавая новое викторианское понимание авторства как активного участия