Непрошеный пришелец: Михаил Кузмин. От Серебряного века к неофициальной культуре - Александра Сергеевна Пахомова

/ нерукотворный, / сияньем пробивая пыль, / образ возрос. / Горит. / Рдеется», у Кузмина: «Боже, о Боже мой! <…> Вспомните это утро после черного вчера, / Это солнце и блестящую медь, / Вспомните, что не снилось вам в далекие вечера, / Но что заставляло ваше сердце гореть!» и в другом стихотворении более отчетливо – «Засмотрелся Господь на Виленский переулок, / Заслушался Волынских труб».

Неудивительно, что в текстах, созданных сразу после революции, упоминались одни и те же факты. Для нас важно, что Кузмин в разработке революционной темы использует приемы авангардной поэтики и создает текст, близкий (иногда – дословно) «поэтохронике» Маяковского, которая писалась параллельно с «Русской революцией», – словно признавая, что именно ее язык больше подходит для описания происходящих изменений в жизни. Среди других источников новой кузминской поэтики – газетная риторика, что мы отмечали выше. За фактом создания таких текстов можно видеть различные мотивировки: на поверхности лежит попытка творческого сближения Кузмина с «левыми», в группы которых он вступает в это время, и стремление включиться в создание революционного искусства; на более глубоком уровне – желание вплотную приблизиться к той «скачущей современности», интерес к которой отразился в прозаических и критических опытах Кузмина середины 1910-х годов. Важной мотивировкой можно считать и попытку отказаться от своей репутации предшествующих лет, представ новым – обновленным и революционно настроенным – писателем. Кроме того, приметы «футуризма» появились в кузминской поэтике не раньше, а именно в текстах 1917 года: по всей видимости, описание революции, уничтожающей прежние эстетические и социальные условности, открыло возможности приложения поэтики, которая казалась Кузмину органично связанной с происходящими событиями.

Если мы обратимся к другим стихам 1917 года, вошедшим впоследствии в сборники «Вожатый» и «Эхо», то увидим, как кузминский «футуризм» продолжает реализовываться в текстах, уже напрямую с революцией не связанных. Так, автор отдает дань паронимической аттракции, многочисленным звуковым и корневым повторам, а также неологизмам, созданным с использованием славянских морфем, – как, например, в стихотворении «Лейный лемур»:

В покойце лейном летавит Лемур.

Алеет Лейла, а Лей понур.

<…>

Зовешь ты, Лейла, всё алей:

«Обручь меня, о милый Лей.

Возьми, летун!

Пронзи, летун,

Могильник тлинный, живой ползун!»

Его очевидная эротическая тематика скрыта за окказионализмами, образованными от одного корня («лей»), фонетическая структура которого придает описываемому сюжету дополнительные коннотации («летавит Лемур», «милый Лей»). Такое построение стихотворения – вокруг одного корня с повышенным вниманием к звуковой организации стиха – роднит его с ранними хлебниковскими опытами, такими как «Черный любирь» (1907–1908):

Я смеярышня смехочеств,

Смехистелинно беру,

Нераскаянных хохочеств

Кинь злооку – губирю.

Пусть гопочич, пусть хохотчич…[204]

«Словоновшество» Кузмина наиболее ярко проявилось в стихотворении «Псковской август», в котором непривычное сочетание корней и суффиксов создавало искаженную необычным ракурсом, но узнаваемую картину провинциального летнего времяпрепровождения:

Веселушки и плакушки

Мост копытят козами,

А заречные макушки

Леденцеют розами.

<…>

Надорвясь, вечерня, шмелем,

Взвякивает узенько.

Белки снедки мелко мелем, —

Тпруси, тпруси, тпрусенька.

Получившийся грамматический эффект способствует не отстранению, но, напротив, погружению в созданную картину; неологизмы кажутся не футуристической игрой, а диалектными, приближенными к описываемому миру словами (см. у Хлебникова в цитируемом выше стихотворении имитацию просторечия: «Нас сердцами закипей. / В этих глазках ведь глазищем / Ты мотри, мотри – за горкой / Подымается луна!»)[205].

Со стихотворением «Псковской август» связан любопытный эпизод, добавляющий несколько штрихов к теме «кузминского футуризма». Существует два варианта этого текста. Впервые стихотворение было опубликовано в газете «Биржевые ведомости» в августе 1917 года[206], а затем – в составе сборника «Вожатый» (1918). В 1919 года оно появилось в печати в третий раз – на страницах тифлисского альманаха «Нева», вероятно, при посредничестве Ю. Дегена, одного из «марсельских матросов» (о них см. ниже), который уехал из Петрограда к осени 1917-го. Разночтения, отличающие вариант «Невы» от петроградских публикаций, не были отмечены в наиболее полном «Собрании стихотворений» Кузмина:

Надорвясь, вечерня, шмелем,

Взвякивает узенько…

Белка снедка мелко мелем —

Тпруси, тпруси, тпрусенька!

(Биржевые ведомости, 1917; Вожатый, 1918).

Прозвучит вечерним шмелем

С колокольни узенько.

Белка-снедка мелко мелет,

Тпруся-тпруся тпрусенька (Нева, 1919).

Вариант «Невы» менее «заумный»: описываемая ситуация – звучащий вечером с колокольни перезвон – в петроградских вариантах затуманена сложным синтаксисом и олицетворением («вечерня взвякивает, надорвясь»). В контексте движения Кузмина к более сложной поэтике можно предположить, что для публикации писатель намеренно усложнил текст, добавив в него больше «футуризма». В «Неве» же появился более ранний вариант стихотворения, который Деген получил до своего отъезда.

Показательны также опыты с метрикой: именно начиная с 1917 года Кузмин более последовательно обращается к тонике (вольному тактовику и акцентному стиху). В его ранних стихотворениях тонические размеры использовались в ограниченном числе случаев: для передачи живой речи («Приходите завтра, приходите с Сапуновым, – / Милый друг, каждый раз Вы мне кажетесь новым!» – «Прерванная повесть», 1906–1907), для имитации русских духовных стихов («Жили два старца / Во святой пустыне, / Бога молили, / Душу спасали» – «Два старца», 1915) и в связи с религиозной темой (например, в близком к «Александрийским песням» стихотворении «Если б ты был небесный ангел…» (<1906>): «Если б ты был небесный ангел, / Вместо смокинга носил бы ты стихарь / И орарь из парчи золотистой…»). В стихотворениях 1917 года тонические или неурегулированные размеры связаны преимущественно с хроникальностью, изображением стремительной смены событий и передают волнение и смятение. В кантате «Святой Георгий» возможности тонического размера для имитации различных состояний используются максимально широко, однако доминирующей областью их применения становится именно выражение волнения, ожидания, страха:

Где вы? где вы?

где ты, Персей?

Спите?

Не слышите бедной девы?!

Нагая, одна,

скована…

а также воссоздания нервного, порывистого ритма боя (ср. с описанием революционных боев в «Русской революции»):

Стрел

лёт —

глаз

взгляд.

Радугой реет радостный рай.

Трубит ангел в рожок тра-рай!

У перехода Кузмина в стан «левых» есть еще одна любопытная причина. Союз «Свобода искусству» создавался как оппозиция к другому пофевральскому проекту – так называемому министерству искусств, – центральную роль в котором играли члены художественного объединения «Мир