Традиции & Авангард № 2 (5) 2020 - Литературно-художественный журнал

Когда в малышах ему подарили нечто подобное, в крупных иллюстрациях, заставили поблагодарить – ему уже ничего не оставалось, и потом, через день, забравшись в пыльные лопухи, за сараи, и сладко чувствуя себя насильником, он, раздвинув девственные страницы, пустил внутрь струю – в помощь саванному баобабу, заодно добавив влаги отчаянно синему морю, плескавшемуся на странице рядом. На следующий день он тайком привел сюда же соседскую малышку, сам помог ей спустить трусики и жадно смотрел, как, послушно присев над книгой, она добавила морю еще несколько капель невинной своей влаги.

Все раскрылось, и он был поставлен в угол, хотя лихо врал, что том был украден. Ну и чуть позже каким-то из невыносимых родственников ему был преподнесен и аквариум – собственная, будто подвешенная в воздухе бесконечная капля воды, взятая в стекло. Из глубины неторопливо выплывали оранжевые рыбы с измятыми плавниками, тыкались близоруко…

Он брезгливо следил за переливами цвета в его глубине; отходил же набитый всем этим под завязку: он и передвигаться тут начинал как бы растолстев – боком.

Поначалу аквариум находился в оккупации роя цветной мелюзги, и только потом туда же выпустили ту самую рыбу – огромная фиолетовая глыба, одетая в тончайший морской туман: она тихим килограммом прошлась перед ним, двинула хвостом, ткнулась в водоросль. По вечерам он, и сам не заметив – как, бывало, начинал вдруг давать круги вокруг приплюснутой линзы аквариума – рыба то пряталась за глиняный наплыв крепостенки, то медленно обозначалась у самого стекла, шевеля губами и никак не моргая сплошным слюдяным глазом, охваченным ободком. Изнемогая, он следил за ней то одним, то другим глазом, то обоими сразу, иногда сводя их к переносью:

аквариум множил грани, рыба вздрагивала и давала копию. Прочая бойкая распаренная мелюзга то размыто общим пятном зависала в воде, то слаженно стайкой двигалась вдоль стекла: будто одну из них заловили – и не выпускают – в зеркала.

Каким-то юннатом он был научен давать корм – бледно-коричневую труху с названием, от которого в комнате эхом шарахался медицинский кабинет. Сыпать надо было строгими порциями, аквариум оживал, мелюзга лихо пикировала на корм в нарушение всех геометрий – снизу вверх. Фиолетовая пускалась в круги и, замыкая каждое кольцо, давала точный механический рывок.

Все началось с того, что как-то после корма он выдал их юннатову коту. Фиолетовая что есть силы плескала в ладошке хвостом, когда, уже последней, он ее выудил. Возникло было краткое сожаление, но кот уже урчал, гнул спину, давал дыбом мокрую шерсть. Когда он потягиваясь отошел, она была почти нетронутой – но вуаль липла к полу, тушка стала бледна.

Был скандал, он обещал, аквариум придавал некоторое время комнате особую пустоту, но рыбы были уже куплены и чуть ли не в пути – дядюшка пускал в письме длинную слезу, но был тверд, – когда их обиталище странным образом опрокинулось и, треснув, затонуло у стола в собственной же воде, отбросив на него сухую тень подозрения. Но не более чем подозрения, ибо это и в самом деле был не он: будто аквариум, почуяв неладное, из жалости ко вновь ожидаемым жертвам покончил жизнь самоубийством, казалось бы, навсегда закрывал тему. Осколки были убраны, забыты, но именно вскоре после этого он впервые ощутил себя не то чтобы рыбой, но все-таки – тогда он был оставлен дома ушедшими в гости, внезапно погас свет, не найдена свеча, а он совсем не ощутил в себе страха: только легкое ощущение плавников, желание лечь на дно, глотнуть темной воды… У него появилась привычка немигающего взгляда, по вечерам хотелось тронуть невидимый плавник, он странно замирал на вид любой какой-нибудь на блюдо поверженной селедки. С прихваченным дыханием проходил мимо места самоубийства посуды – вспоминая усопших, он рисовал их себе одними красными и желтыми мазками в голубой воде, пускал водоросль и заставлял последний мазок в ней запутаться: рыба замирала пугающе резво и, пожалуй, тянула на точку во всей этой яркой, под глянец, картине.

Его мучительно стало тянуть к любой воде, к любой луже воды – и он, бывало, увидев ее, как в туман, брел в самую середину, – по обыкновению стояла осень, сыпались листья, и откуда-то уже неслась к нему с криком его живая растрепанная мать. Он чудовищно пил воду, казалось – разбухал, и мучительно страдал пузырем – это чувство стремительно будило его по ночам, вело в туалет, весь пропитанный желтым светом лампы, и, казалось, со струей сладостно исходит из него сама душа – в легкие объятия холодного овала.

На прогулки одного его уже не выпускали, иначе приходил с добротно промоченной обувью и уже подхваченной простудой, коей, впрочем, не брезговал – любил влагу везде, даже в собственном носу, и, казалось, вся дюжина его носовых платков в любой момент осени содержала эту самую слякоть, им доверенную. Порой в сопровождающие выпускалась соседская девчонка – в красном, торопливо сдвинутом берете, с ровной челкой и забавно приоткрытым ртом. Они шумно двигались в парке по геометрической дорожке, облитой асфальтом, и, пройдя несколько раз центральный фонтан в виде мерзлого, уже лишенного струи гипсового карася, возвращались. Она была чуть ли не его одноклассницей, но из-за болезни он почти год не учился, пропустил класс, приходящим в гости любил показывать рисунки – рыбы и водоросль, которую он выводил особенно трепетной.

Пожалуй, он все же помнил, как после очередных консультаций с психиатром, в которые он не был посвящаем, аквариум появился у него вновь – громадный, с отвесным стеклом намытых стенок, поперек дядиного живота. Вновь были закуплены экземпляры – все тот же рой, уже живая, не нарисованная водоросль. Поначалу он пытался было с них рисовать, но так и застывал с карандашом – на час и три, пока не хлопала входная дверь и из прихожей являлся слуху дающий зигзаги, паникующий стен голос. Может быть, он знал еще тогда, что аквариум у него теперь не столько на те краткие часы выздоровления, сколько на долгие годы его болезни: именно выздоровев, он понял, что болезнь только началась.

На день рождения ему была подарена целая полка аквариумных книг: от ветхих российских, начала века, до последних английских изданий – с почти живыми фотографиями. Конечно, он сразу узнал ее – в желтом кругу лампы, распластанная на фотографии, она дрожала фиолетовым овалом на странице, сразу воскресшая, чуть