Сибиллы, или Книга о чудесных превращениях - Полина Юрьевна Барскова

В таких полотнах необычное и непривычное выглядит как значительное и удивительное и высоко оплачивается, но с этими полотнами надо быть очень внимательными, чтобы не обмануться.

Гзель, как говорят, привел Петра к себе домой в несчастный либо счастливый день января 1717 года. Как посмотреть.

Он был тем, через кого цепочка замкнулась, и Сибилла Мериан посредством своей книги и своей дочери направилась жить свою посмертную жизнь в Петербург. Образцовый житель Петербурга в его начале, Гзель в круг Петра вероятно вошел через еще одного поразительного товарища и агента царя, Юрия Кологривова, и через врача государева Арескина.

Его царское величество сам сидит в Амстердаме на аукционе картин у знатока живописи и впоследствии живописца Академии наук в Петербурге господина Кселля и покупает несколько сот картин для своих новых резиденций. Кселль, зять знаменитой мадам Мериан и тесть знаменитого профессора математики Эйлера, принят на службу Петром I в Амстердаме. Был превосходен в натюрмортах. Добивался хорошего сходства и в портретах, но всякий раз с плохой стороны и с ржавым колоритом. Кселль умер в преклонном возрасте, оставив многочисленную семью, которая была хорошо обеспечена. Старшая дочь замужем за капитаном корабля российского императорского флота, впоследствии вице-адмиралом Кайзером, а вторая за знаменитым господином Леонардом Эйлером, впоследствии директором Прусской королевской академии наук в Берлине.

Известно о Гзеле немало, ну кое-что: меньше, чем о великой Сибилле, но все же гораздо более, чем о Доротее. Известно, что сначала именно он прибыл в Петербург 10 октября 1717 года после месяца пути из Амстердама и устроился на Васильевском острове, а затем вернулся в Амстердам за женой и детьми и привез их в июне 1718 года. Он привез Доротею в город в самые белые ночи, поначалу они оба не могли спать, лежали, молились и тревожились.

Петр забывал или не успевал платить им, раздираемый, раздражаемый громадьем планов, они жили вынужденной продажей раскрашенных гравюр Сибиллы. Затем Петр переполнил свой Летний дворец и Кикины палаты куриозами, наполнил по самую крышечку монстрами и странностями, и так стала вызревать его мечта о кунсткамере особой постройки. Именно с кунсткамерой была связана огромная часть работы Гзелей, причем первенствовала/заправляла тут, вероятно, уже украшательница и раскрашивательница Гзелиха.

Дел у Гзеля было невпроворот: звали, например, присутствовать при разъятии умершего в зверовом дворе льва для рисования внутренних частей, вскоре также нашелся кит – сказано ему, чтобы рыбу без замедления срисовать. Пока анатом (еще одна из излюбленных профессий Петра) вспарывал и раздирал, Гзель всматривался в кровавую, блестящую на солнце полость.

Также он участвовал в прожекте об иллюминации на празднике коронации Петра II: попросил предоставить ему некоторые сведения о приглашенных, хотя бы описания их талий, дабы в какое-нибудь сходство и подобие привесть особливо тех, которые впереди стоят.

Но, главное, Гзелем был обустроен павильон Грот – еще одна царская забава, версия кунсткамеры. В(л)ажная тайна, вместилище знаний, сокровищ, идолов. Грот в Летнем саду – одно из любимых детищ Петра, до нас не дошедшее или дошедшее как прапамять или сон. Через металлические вызолоченные ворота посетитель Летнего сада мог войти в таинственную стынущую темноту Грота, он был украшен разноцветным мрамором и раковинами тропических морей. Мраморы выбирал Гзель, раковины раскладывала Гзелиха. Грот состоял из трех залов, в центре главного стоял фонтан с позолоченной фигурой Нептуна на четверке морских коней.

Нептуном, конечно, Петр мыслил себя: властелином иной стихии, создателем иного нового города. Не царь земли и не царь подземелья, но царь всего, что льется, переливается, встает над стихией – и его часто видят плавающим на яхте, буере или шлюпке и упражняющимся в плавании под парусами. В этом деле его едва ли превзойдет кто-либо, кроме господина вице-адмирала Корнелиуса Крюйса. Эта страсть настолько сильна, что его величество видят на воде, и в дождь, и в снег, и в любую погоду, какой бы она ни была. Когда Нева уже настолько замерзла, что лишь в одном месте перед резиденцией его величества оставалась еще сотня шагов чистой воды, он тем не менее плавал по ней под парусом на маленьком суденышке взад и вперед с обычным успехом. Осенью, когда ветер валит мачты и поднимается буря, целый день плавал по реке Неве, причем без отдыха, хотя погода ему в этом препятствовала.

Когда мне становится совсем уж тоскливо, я закрываю глаза и вижу: на русле, проходящем у Летнего сада, расположена частная верфь, на которой строят для короны буеры, маленькие шлюпки, барки и верейки – Петр I подарил всем знатным людям в Петербурге буеры, приказав их содержать, в хорошую погоду не пользоваться никакими иными судами и поболее приучаться к воде. После Петра на это стали смотреть сквозь пальцы и частный буерный флот пришел в негодность. Но при Петре его город был царством Водяного.

Грот был полон игрушек: стоял водяной орган «Егерская штука», во время игры органа вода приводила в движение деревянные раскрашенные скульптуры егеря, трубящего в рог, сатиров, играющих на флейтах, собак, с лаем преследующих оленя, и двенадцать певчих птиц. Или вот так называемый клокшпиль. Устройство с хрустальными колокольчиками, которые звенели под напором воды.

Снаружи и внутри грот был весь в мраморных скульптурах: все античные стоят внутри. Они в большинстве своем починены, одни скверно, другие сносно. Скульптуры из позолоченного свинца, из которых брызжет вода, отвратительны. Впрочем, раковины и кораллы действительно красивы и хорошо размещены. Дом с машиной для водяных затей я изнутри не рассмотрел, так как был отвлечен на маленькие беседки и птичник с орлами, журавлями, аистами, цаплями, пеликанами, павлинами, также в отгороженных местах возле пруда имеются белые лисы и соболя.

Невероятные письма Петру союзника/соучастника Гзеля Юрия Кологривова в приобретении сокровищ для Грота: «При сем прилагаю рисунок фабулу, когда Психея влюбилася в сонного Купиду, а я в обоих в них влюбился – хороши сделаны и можно за диковинку почесть в живности и в мастерстве». Но в еще более определенных терминах он говорил о маленькой увезенной им из Рима Венере: «О Венере Таврической: статую сию не уступать, и я лучше умру, нежели владеть им тою статуей, смело доношу что оная такая, что и в Версалии нет».

Маленькая Венера (жила) в темном Гроте, полном позолоты и ракушек.

4. Полная жизнь: всяким украшением украсить

Она была первой художницей Петербурга, но когда я называю ее имя – никто не слышал, не знает, не помнит, кроме совсем уж пристальных специалистов.

Слово «лярва» не дает мне покоя – оно означает «личинка».