Сибиллы, или Книга о чудесных превращениях - Полина Юрьевна Барскова

«ведьма» – ведающая/заведующая в городе знанием, но не как Ломоносов или Кологривов или даже сам Гзелль, а расщепленная, растворенная в городе. Город Доротеи Гзель был живой и трудный – трудный город труда, город рутины и холода. Он еще только превращался в город из блата и ила, из октября и ноября, и да, мы не можем не вспомнить, из тысяч ушедших в ил жизней.

Поверх всех этих жизней Петр насаждал свою возлюбленную науку, свой рай аллегорий.

На этом берегу, если смотреть вниз от Ладоги, стоит большой длинный ряд домов. У самой реки его величество имеет теперь летнюю резиденцию. Она представляет собой маленький дом в голландском стиле и пестро раскрашенный, с позолоченным оконным переплетом и свинцом на стеклах. Рядом расположен маленький птичник, в котором щебечут всевозможные пташки. Сзади в саду стоит большой дом, в котором находится водоподъемная машина для фонтанов. Рядом маленький зверинец с цаплями, аистами, розовыми пеликанами. В середине сада находится большой водоем, а посреди него грот. Рядом растет несколько отменных апельсиновых, лимонных, лавровых деревьев и гвоздичных кустов, которые напитывают воздух ароматами.

Садовник оранжереи, голландец Ян Розен, заказал эти деревья из Европы.

У воды стоит маленький дом тоже в голландском стиле, в котором его величество живет зимой, ниже по течению устроился вице-адмирал Корнелиус Крюйс, у него просторный двор и здание, а во дворе поставлена лютеранская реформистская церковь. За неимением колокола перед началом богослужения на самом крайнем углу двора со стороны воды или берега поднимают флаг адмирала с голубым крестом в белом поле, с тем чтобы живущие вокруг немцы и голландцы направлялись туда.

Имеется также остров, называемый Васильевским, и на стрелке этого острова стоят три красивые голландские ветряные мельницы, на которых пилят преимущественно бревна и доски, а на мельницах Адмиралтейства производят бумагу. Рядом расположен Петровский остров – на нем нет ничего, помимо кустарника, скота и нескольких северных оленей, которых разво-дит несколько самоедов из Лапландии. Частич-но все эти острова, включая так называемый Крысьий остров, пустынны – в кустарниках и болотах.

Доротея проводила свою жизнь более на Васильевском острове, чем на Крысьем.

Жена Кселля, дочь знаменитой мадам Мериан, на службе Академии писала акварелью цветы и фрукты, как ее мать. От обеих сохранилось много прекрасных произведений в Кунсткамере в Петербурге. Незадолго до смерти она продала последнюю часть оригиналов своей матери его императорскому высочеству великому князю через надворного советника Штелина, который помог получить за них в три раза больше, чем она хотела.

Мария Кселль, урожденная фон Мериан, училась у своей матери живописи, особенно цветов и насекомых, превосходно писала подобные вещи с натуры на бумаге или пергаменте. Она получала от Академии наук в Петербурге ежегодное содержание в несколько сот рублей. За это она выполнила для Академии ряд прекрасных картин, которые наряду с коллекцией самых красивых оригиналов ее матери хранятся в Кунсткамере в Петербурге.

Декабрьским днем 1723 г. Мария Доротея Гзель, прибывшая в Петербург из Амстердама в 1718 г. вместе с мужем художником Георгом Гзелем по приглашению Петра I, доносила в кабинет Е. И. В.: «…Е. И. В. всемилостивейше соизволил указать чрез господина лейб-медика Лаврентия Лаврентьевича Блюментроста мне быть при кунст-каморе и оную кунст-камору по классирам водяными красками смалевать».

Из этого краткого документа мы узнаем, что инициатором создания рисунков был сам Петр I, что их исполнение было поручено дочери Марии Сибиллы Мериан М. Д. Гзель, рисунки должны были выполняться на пергамене, и что срисовывание должно было вестись по определенной классификации, т. е. «по классирам». И. Д. Шумахер 4 марта 1724 года обратился в адмиралтейскую коллегию с просьбой «о выделке пергамена на адмиралтейских пергаменных мельницах для срисовывания куриозных вещей», а 17 марта уже принял 22 телячьи кожи для выделки.

Голос ее истаял, пропал, писем либо портретов нет. Каким мог быть голос приближенной ко двору иностранки? Что могла видеть женская и видящая и любопытная женщина в Петербурге середины XVIII века, который, как прекрасный ужасный снежный ком, сложно катился от Петра к Екатерине, через пухлое шелковое прекрасное вздорное время/тело Елизаветы? Вот, скажем, образец голоса удаленный, но любопытный/ смешной – сообщает английская гувенантка: «Я сочла счастьем для себя лицезреть столь прекрасный город и его столь прекрасные сады и гроты, украшенные устричными раковинами: там есть много статуй и много деревьев, подстриженным кронам которых приданы различные формы. Я должна признать их необычными. Над городом часто грозы с громом и молнией, и раскаты грома гораздо громче и длятся дольше, нежели я когда-либо слышала. Молнии часто приносят большие повреждения, что уменьшает удовольствие от лета. Также я наблюдала однажды, как в Петербург совершил въезд персидский посол: он был высок, но сильно сутулился. Всегда выходил в сопровождении человека, несшего его трубку. Так как тот день был очень ветреным, ткань отогнулась, и я увидела жемчужину очень большого размера. Посол также подарил их величеству слона. На слоне сидел человек с маленьким кинжалом в руке, который вонзал в шею слона, когда он делал что-либо не так. Слона кормили рисом и поили водкой».

Поразительно, как много доверено женщине в петровском Петербурге – а еще вчера женщина на Московии была спрятана и молчала. Доротея же направляется, куда хочет, выглядит, как знает (только я не знаю, как она выглядит), она пахнет бумагой и солью и дегтем и детьми.

Идет дождь, идет свет, падает солнце, Гзелиха спешит в Кунсткамеру.

По направлению к монастырю, у реки Невы, стоит небольшой каменный дворец, в котором его царская милость устроил свою анатомию. Он ее купил где-то за Голландией у какого-то знаменитого доктора. Доктор этот собирал свои редкости 50 лет, Петр купил эти собрания за 12 000 червонцев. Имея единственного никудышного сына пьяницу, не способного оценить столь больших редкостей, анатом предпочел продать их тому, кто сумеет их использовать и сохранить. Во дворец на красивой равнине входят через сени, входят в комнату, где в чрезмерных шкафах расставлено много склянок. В них сохраняются головки маленьких детей, и они в этом спирте настолько свежи, что совсем как живые. Некоторые смотрят такими живыми глазами, словно ничто не нарушило их взгляда, хотя стоят так уже несколько лет. Есть там еще различные монстры как человеческие, так и звериные и иные редкости, а также различные чучела – слоны, василиски, высушенные рыбы с дивными мордочками. Собрание образцов зверей, сохраняемых в бутылях столь же богато, как и человеческие. Были там также дивные мыши с песьими мордами и