Тварь. Графские развалины - Виктор Павлович Точинов

5.

Кравцов свои шансы не переоценивал.

Он имел немалый опыт в практикуемых здесь боях без правил, да и на службе кое-чему научился, особенно в последний год, когда пришлось сменить должность командира ВРОБа (взвода ремонта и обеспечения) на несколько менее мирную — дабы осталось что ремонтировать и обеспечивать.

Но именно поэтому он знал — у одного шансов против семерых (считая Гнома — восьмерых) нет и не бывает. Если, конечно, дело происходит не в Голливуде и противники услужливо не подходят к мастеру кунг-фу поодиночке. Даже три-четыре не страдающих дистрофией пэтэушника могут отметелить любого черного пояса — кто-то зайдет сзади, собьет с ног...

Вариантов было два.

Попробовать решить дело словами, напирая на то, что обиженный Гном жив, здоров и трудоспособен. В лучшем случае дело могло закончиться двумя-тремя минутами позора и проставлением выпивки для всей компании. В худшем — парой выбитых зубов.

Либо, не обращая внимания на остальных, свалить, если удастся, вожака — благо тот за чужие спины не прячется. Повезет — шакалы после этого разбегутся. Не повезет — лучше и не думать, что будет, но парой зубов не отделаешься...

Семерка приближалась.

Решать стоило быстро.

Он быстро взглянул на Аду. Она прижалась к стене, смотрела на него. Кравцову показалось — оценивающе.

Он двинулся навстречу вожаку — не торопясь, усилием воли согнав напряжение с лица — не спугнуть, не насторожить раньше времени. И сам внимательно вглядывался в лицо противника, в глаза — мало кто способен не выдать взглядом и микромимикой удар за долю секунды до его нанесения.

Расторгуев за спиной грянул про Аляску. Вожак недовольно взглянул через плечо Кравцова на бармена — музыка вмиг смолкла.

В этот момент Кравцов ударил — легонько ткнул вожака в живот. Тот не остался в долгу — с размаху, звучно хлопнул ладонью по плечу. Затем они обнялись — не забывая, впрочем о похлопываниях. Потом отодвинулись, всматриваясь друг в друга.

— Алекс!

— Тарзан! Х-хе... Не узнал ведь, почти до конца меня не узнал... Да и я не сразу... Заматерел, заматерел...

— Почем помидоры, Алекс?

— Одна кучка — вся твоя получка!

Оба радостно захохотали.

Едва ли кто-то из шакалов понял, в чем смысл и соль их стародавней подколки, но все дружно заулыбались. Впрочем, шакалами они теперь не выглядели — так, обычные парнишки.

Лишь Гном глянул на Кравцова волком, массируя правый бок.

Алекс — глаза у него на затылке, что ли? — как-то заметил и взгляд, и движение. Повернулся, нахмурился.

— Извинись перед писателем, Гном. А потом пойди домой и займись онанизмом. Не порти вечер встречи.

А ведь Алекс-Сопля, пожалуй, Первым Парнем на деревне стал, и до сих пор остается... никому другому такие слова непозволительны... — думал Кравцов, пока Гном мялся перед ним, выдавливая слова извинения:

— Ну... ты, это... не знал я... извини, в общем...

...Алекса старшие ребята, ровесники Кравцова, прозвали когда-то “Соплей” не за подверженность частым насморкам. Просто он предпочитал проводить время в их компании, будучи лет на шесть или семь младше, — и оказался единственным там сопляком-маломерком. Тем не менее занял в ней свое место, закрепился, получил какой-то статус... Не самый почетный, понятно, — часто приходилось выполнять роль мальчика на побегушках. Но “Соплей”, тем не менее, звали его лишь за глаза, и то не часто. В один из дней Сашка Шляпников решил, что будет он не Шуриком и не Саньком — но именно Алексом. И не сразу, но добился своего. Самым простым способом — никак не реагировал на любые иные обращения. Даже голову не поворачивал. Порой бывал бит за такое — авторитетные старшие пацаны сами решают, как кого кликать, — но стоял на своем. А за “Соплю” сразу лез в драку — с любым противником. Все в компании были сильнее и крупнее его — но предпочитали не связываться. Человек тоже крупнее разъяренной кошки, а поди, подступись. Драку взбешенный Алекс прекращал, только когда не мог уже подняться с земли. И вот, пожалуйста, — Первый Парень на деревне, причем в возрасте, когда почти у всех к этому титулу добавляется слово “бывший”...

— Не поверю, что писатель Кравцов в детстве раскачивался на лианах и бил себя кулаками в грудь с дикими воплями... Почему Тарзан? — спросила Ада спустя полчаса. Они сейчас втроем сидели через два стола от покинутой Алексом компании.

— Было одно дело... — туманно пояснил Кравцов.

— Да не канай ты под скромного, — сказал Алекс. — “Тарзанка” у нас оборвалась как-то. Высоченная, над Торпедовским прудом. Один пацан полез привязывать — и сверзился. Гнилой сучок подвернулся. Ладно хоть не поломал себе ничего. Ну, остальные зассали. Меня подначивали — мол, самый легкий. А я им что, мартышка? Ну а Лёнька залез — и стал Тарзаном.

— А я боюсь высоты, — сказала Ада. — Могу живыми мышами жонглировать и змею вместо ожерелья носить, а едва какой обрыв или хотя бы балкон в высотке — всё. В глазах темнеет, сердце чуть не останавливается, дышать нечем...

— Бывает, — кивнул Алекс. — У нас вот один чувак не может штепсель в розетку всунуть или вынуть. Бздит двести двадцать огрести. Знает, что изоляция, — всё равно бздит.

С Адой он держался, как со своей знакомой, — не слишком близкой. Но пару раз Кравцов заметил обращенные на нее взгляды Алекса, значения которых не понял.

— Лады, пойду я к своим, — сказал наконец Алекс, поднимаясь. — Выведу их прошвырнуться, засиделись. А вы посидите, готовка здесь клёвая. И народу мало.

— Попробуем, — кивнула Ада. Поднялась тоже, сделала несколько шагов к стойке, стала изучать прейскурант горячих блюд.

— У Гнома с ней что-то было? — вполголоса спросил Кравцов.

— Эта кошка ходит сама по себе, — сказал Алекс, посмотрев на Аду тем же непонятным взглядом. — А Гном за девками вообще не бегает.

— Неужто голубой? — усомнился Кравцов.

— Не знаю. Не замечен. Так, пустой базар, — сухо сказал Алекс. — Может, в детстве не в тему со стога сиганул — елдаком на вилы? Но чувак душный... — И он повысил голос: — Гномик! А ты что тут отираешься? Я, кажется, сказал тебе куда-то пойти и чем-то заняться?

Гном, приткнувшийся к компании с краешка стола, поднялся и поплелся к выходу, опустив плечи.

— Шли