Изменение формы. Особая книга - Денис А. Сорокотягин

как у ребят со двора. Хорошо переносимой была только процедура грязелечение. По ощущениям как массаж и потом укутывание в разные ткани. Видимо ноги уставали от иголок и ждали безопасности. Спрашивал у мамы по вечерам — «Когда пойдем грязью пачкаться?». А в 2001 году мне там сделали операцию на тазобедренных суставах. Два месяца в гипсе — ноги на распорках (между гипсами была длинная деревянная палка), потом год учился в прямом смысле заново ходить.

В 2003 году пошел в Школу № 3 им. Лермонтова (город Истра). Учительница не стала подготавливать ребят, и они изгалялись на полную — когда приходил в класс после перемены то видел, что мои вещи разбросаны по всем углам класса. Меня сразу «наградили» новым именем — Черепаха. Дразнили всем классом и, как мне кажется, с большим наслаждением, понимая, что я один, а их двадцать. И у них линейки с острыми карандашами в руках, которые они поднимали каждый раз, когда я пытался постоять за себя. Тут еще и проблемы с математикой начались — учительницу злило, что приходилось по три раза объяснять задачи из-за меня. Орала как Никита Джигурда. Было страшно ходить в школу. Очень.

Но травля была не только со стороны одноклассников… Глумилась и классная руководительница (несмотря на возраст в 70 лет), вызывая меня к доске и унижая при всем классе. С тех пор я не разбираюсь в математике совсем, и не люблю ее. Я не понимал, откуда столько зла в одноклассниках и уж тем более в учителе. Но сейчас понимаю. Буллинг раньше никогда не осуждали, не знали такого слова и существовали по закону «либо ты, либо тебя», с удовольствием свои проблемы, страхи вымещая на других, не таких как ты. Я рад, что сейчас о таких темах можно говорить публично, что можно сказать: «Не бойся, одноклассники не решают за тебя и не определяют твое будущее».

В 2005-м перенес операцию аппаратом Илизарова. Как бы сейчас сказали — «повелись на рекламу». Хотели пятку опустить на левой ноге, но вместо этого ногу удлинили. Страшные воспоминания — отход после наркоза (укол в позвоночник), и то как снимали аппарат, не дождавшись пока наркоз подействует. Снимали способом, который пытку напоминает, срезали кусачками.

После операции, я вернулся в другой класс. Операция, потом хождение в Аппарате Илизарова два месяца, мучительное его снятие, разработка — заняли целый год. Наступил 2006-й. Мне было тяжело. Находился на домашнем обучении.

После смерти мамы (проблемы с сердцем, два инсульта) в 2008 году отец перевел меня в «Комплексный реабилитационно-образовательный центр». Отец работал в Москве на стройке, водить меня в школу каждый день не мог, забирал меня из Центра на выходные. Программа была обычная, но в классе было всего по 5–6 человек, и каждому ученику могли уделить больше внимания. Там впервые вышел на сцену. Отучился 12 классов по растянутой программе. Потом поступил в МГГЭУ на факультет журналистики. Там все было оборудовано для инвалидов. В первый год обучения мне было реально интересно, а потом уже нет. Были проблемы с иностранным языком. Педагог срывалась, говорила мне: «Если ни черта не понимаешь, зачем здесь учишься?»

После окончания МГГЭУ были попытки идти в театральные заведения — Школу драмы Германа Петровича Сидакова, в актерскую школу Олега Николаевича Анищенко под названием «HOMO LUDENS» на курс «Режиссура жизни», но из-за второй группы инвалидности получил отказы. Мне видится это так — преподаватели просто не были уверены в реакции группы на участника с двигательными особенностями. Современное общество все еще неоднозначно и спорно относится к присутствию в нем людей с физиологическими особенностями. До середины 1990-х годов в обществе редко можно было встретить инвалидов детства, про них особо и не говорили, так как в СССР эта тема была под строжайшим запретом. Кроме того, у отдельных преподавателей мог быть неудачный опыт, и они просто не желают его повторения.

В этом году судьба подарила мне поездку в инклюзивный театральный лагерь, организованный РООИ «Перспектива». Подарком там были интересные наполненные занятия актерским мастерством у актрисы Анны Солодянниковой. До встречи с Анной мне было одиноко и грустно. Ощущение жизни замедлилось. Неделя — вечность. Казалось, что это все не со мной, как в тумане. Благодаря индивидуальному подходу к каждому участнику нашей группы, вниманию, которое Анна Солодянникова уделяла, благодаря упражнениям, у меня изменилось отношение к себе. Это ценный опыт, во время которого шаг за шагом ощущаешь счастье от того, что ты у себя есть. После актерских тренингов я более трезво оцениваю проблемные ситуации, легче выхожу из тоски, радуюсь простым вещам — солнцу, которое могу видеть, еде, которую могу понюхать и съесть, шагам, которые могу сделать. Как говорится: «Не жалуйся на судьбу — может ей тоже не очень повезло с тобой». Настрой свой угол зрения так, чтобы воспринимать каждый день своей жизни положительно.

Моя мечта — найти наставника по актерскому мастерству, собрата по делу. Мне многие говорили: «Тебе двадцать пять лет, быть актером уже поздно». Да, я — не молодая глина, из которой можно лепить что угодно, я сформированный человек, к которому, как и ко всем, нужен особый подход».

P. S. Да, многое в нашем разговоре осталось за скобками. Я не стал здесь писать о каких-то личных вещах, которые касаются только двоих. Совсем скоро я начну занятия в собственной театральной студии. Я решил вернуться к преподаванию, но в этот раз моими студийцами будут взрослые люди, не имеющие профессионального театрального образования. На протяжении десяти занятий мы будем работать над двумя текстами поэтессы и писательницы Оксаны Васякиной — рассказ «Мать сказала, что завтра возьмет меня на завод» и поэма «Когда мы жили в Сибири». В текстах Оксаны нет театральной аффектации, драматизации, есть фиксация опыта, выверенная, сконцентрированная, хирургически точная. Ее тексты ровные по мелодии, наполненные тончайшей детализацией запахов, ощущений, звуков, поворотов головы. В них преобладает спокойный темп искренней, честной речи. Оксана не боится писать о страшных вещах, не боится задавать острые вопросы. Моя задача как режиссера-педагога создать точную среду для двух текстов, не допустить театрализации в плохом смысле этого слова, показать в первую очередь текст и актеров внутри текста, проследить за изменениями, которые возникают при соприкосновении человека и чужого зафиксированного опыта. Будет ли слияние этих двух компонентов или, наоборот, возникнет отталкивание, что тоже ценно и хорошо.

И я, конечно, думаю-думаю о Зурабе. У меня не было опыта работы с особыми людьми, я никогда не занимался инклюзивным театром. Но что-то меня ведет, что-то подсказывает, дает надежду, что мы можем