Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

Поэт Николай Клюев60 утверждал: «Социализм принесёт крестьянству разорение и гибель». Андрей Платонов61 предсказывал, что социализм разорит страну, поставит народ на грань выживания. Даже когда большевизм делал более или менее уверенные шаги, он отчётливо видел, сколь безнадёжен и бессмыслен этот путь.

1 мая 1991 года. В день моего отъезда из писательского дома творчества Переделкино, позавтракав, я вышел на прогулку с достопочтенным Амирхан-ага Еники62. Он тоже писал там какое-то произведение. Более двух часов бродили мы с ним по лесным тропинкам, о многом я успел расспросить старшего товарища. Задал я, к слову, и такой вопрос: «А вас в те годы тоже вызывали на Чёрное озеро? Ощущали ли вы тревожность той эпохи?» Амирхан-ага с присущими ему серьёзностью и ответственностью за каждое слово ответил: «А как не ощущать-то, ещё как чувствовал! Если к двум беседующим приближался кто-нибудь третий, те двое сразу же «поднимали паруса»… Что касается Чёрного озера, да, однажды вызвали и меня. В 1934 году. Долго не мучили, задали всего один вопрос. «Как вы относитесь к творчеству поэта Сирина63?» Приказав подготовить обстоятельный ответ, в качестве примера привели одно его стихотворение следующего содержания: жёны сосланных и бесследно пропавших крестьян приходят с полным выводком детей в Казань и просят милостыню в центре города, возле речки Булак, горько плачут и причитают. «Видите ли вы в этом стихотворении антисоветские мотивы?» – более конкретно поставили они вопрос. Свои рассуждения я представил в письменном виде, как они и требовали. «Не вижу, – написал я, – в этих строках поэт всего лишь выражает личную солидарность с этими женщинами и их детьми». Больше меня на Чёрное озеро не вызывали. А вскоре я уехал в Ташкент, след мой потерялся. Возможно, эта поездка в далёкие края спасла меня от многих проблем и бед…»

Значит, в писательской среде были люди, понимавшие трагедию тридцатых годов, и даже находились отдельные личности, открыто протестовавшие против такого положения вещей! Изредка, но встречались. Но большинство писателей, как убедительно доказал учёный и писатель Мухаммат Магдеев, старательно готовились к тридцать седьмому году, писали оды наркому Ежову64 и его окружению, чем собственноручно рыли себе могилы. О возвеличивании Ленина-Сталина и козлобородого Калинина я и не говорю…

У Амирхан-ага память ясная и цепкая, слово острое. После разговора в Переделкино моя душа переполнилась гордостью. Переполняющая гордость – это ведь тоже характеристика внутреннего мира!..

Поэт Сирин понял трагедию той эпохи. И зафиксировал её в литературе. Но кто он, этот Сирин? Где жил? Как и когда умер? Мы старательно делали вид, что и слышать не слышали об этом великом человеке, умершем уже в наши дни. Его современники сделали всё, чтобы мы забыли несчастного поэта. А мы с удовольствием готовы забыть, только прикажите. Опять с горечью приходится повторяться: татарин мудр задним числом! Сохранилось ли, интересно, стихотворение Сирина, всполошившее людей Чёрного озера?

Ежедневно, ежеминутно приносящие горе татарскому народу годы войны… Достигшая последнего предела безнадёжность послевоенного лихолетья!.. Об этом периоде много произведений создано татарскими писателями. И хотя многие из произведений не лишены искажений и приукрашиваний, но в них встречаются и правильные, отчётливые мысли, зоркий взгляд на действительность, горькие выводы. Что ни говори, крестьянство хлебнуло немало горя из-за принудительной коллективизации и перегибов власти!

Живший в 116–27 годах до нашей эры римский писатель и учёный Марк Теренций Варрон65 в известном трактате «О сельском хозяйстве» пишет: «Орудия труда делятся на три группы: говорящие, мычащие и немые. Говорящие – это рабы, мычащие – быки, а немые – телеги». В истерзавших крестьянство колхозах эти понятия поменялись местами. Телеги – заговорили, они постоянно скрипят, просят смазки. «Немыми» стали собственно крестьяне, раз и навсегда замолкшие в тридцатые годы. И только быки не отдали свою позицию, хотя нет, вру, они, позабыв своё главное предназначение – страстно любить прекрасных тёлочек, впряглись в хомут, превратившись в безропотных меринов.

Со времён установления советской власти в стране голод стал постоянным спутником крестьян, мёртвой хваткой вцепился он в горло деревенскому люду и отпускать не собирался.

Рассказывает моя современница Мунира Гатауллина, жительница села Мелля-Тамак Муслюмовского района. Умная, образованная, искренняя женщина!

«Тёплые майские дни 1944 года… Нет мужчин, нет тракторов. Телеги, сани разбиты. С осени большая часть урожая осталась на корню. Всем строго-настрого запретили приближаться к колосьям, не разрешалось даже охапку унести. Осень. Льют дожди, падает снег, старики и старухи в голос рыдают на краю поля. По полю ездит лишь тарантас, на котором гордо восседают председатель и уполномоченный из района. Если завидят старух, баб, ребятишек, вышедших с мешками под мышками набрать немного зерна, живо затопчут. Больше половины даже убранного в скирды урожая осталось мокнуть под дождём на полях. Мы, детвора, в то время не понимали масштабов трагедии, но наши родители, глядя на осиротевшие нивы, не могли сдержать слёз… В зиму вошли с пустыми амбарами. Ох и длинными, ох и тяжкими были зимы в эпоху Сталина! У нас очень большая семья. Отцу Мухаметхану пятьдесят исполнилось, он инвалид финской войны, хроменький. Миловидный и добрый. Когда мама умерла, папа женился на молодой. С нашей новой мамой в дом пришла и её дочка двадцать девятого года рождения. И нас пятеро! Потом у них народилось ещё два ребёнка. Сейчас уже не помню, как мы пережили зиму, что ели. Страшные будни той зимы забылись, были перекрыты трагедией, разыгравшейся по весне. Наконец-то появилось солнышко, по которому все успели соскучиться за зиму. Освободилась от снежного гнёта земля. На рассвете мама, повязав фартук, выходит в поля, мешки-котомки брать не решается, боится, бедняжка! Хорошая память была у нашей мамы, она всегда знала, где что лежит: там остатки стога находятся, тут скирду не до конца вывезли. Не решаясь идти по дороге, женщины идут к остаткам скирды, по колено утопая в грязи. Зубами отрывая колоски от сырой соломы, обливаясь потом от напряжения и страха, набивают они подолы. Волоча налипшие на лапти огромные ошмётки грязи, окружными путями возвращаются домой и падают в изнеможении. Мы, ребятня, быстро-быстро принимаемся мять и провеивать колоски. Чтобы стукачи не пожаловали, активисты-коммунисты не увидели, остатки соломы сжигаем в печи. Положив в нагретую печь лист жести, сушим зерно. Почти в каждом доме есть ручная мельница. Её тщательно прячут от чужого глаза. Чтобы не было слышно, зерно мелем в погребе. И как вознаграждение за все страхи и старания – праздник: распространяя кисловатый запах по всему дому, в старом чугунке варится каша. Восемь детей в