Redrum 2017 - Евгений Олегович Шиков

Я даже несколько раз готов был идти к Николаю Николаичу и просить меня прямо с рабочего места в дом скорби доставить. Невмоготу становилось, по вечерам особенно. Казалось даже, до конца зимы мне не дожить. А спас меня Сёма. Костриков. Ну, то есть, как спас. Наметил пути к спасению.

Перехватил он меня во дворе после уроков. Я заметил, что он уже давно со мной побеседовать хотел. И у класса каждое утро сторожил меня, и во дворе всё поджидал. Неделю уж я его избегал, а тут не смог увернуться. Подошёл он ко мне и говорит тихим шёпотом:

— Сергей Василич, не отстанут они от вас. Уехать вам надо.

У меня аж в глазах помутилось! Не отстанут, значит?! Уезжать?! Да ещё и Костриков мне об этом сообщает. Тот самый, к которому я как к родному!

Беру я его в ответ за локоток. Думал, ласково, а пальцы будто судорогой свело. Сжал так, что, наверное, у него синяки остались. Беру я его и говорю:

— Кто же это, Сёмочка, меня так просто не оставит в покое? — горло перехватило вдруг, но я комок сглотнул торопливо и продолжил:

— Ты мне толком всё расскажи, всё-всё, что знаешь.

Он дёрнулся, будто убежать хотел, а рука моя сама собой ещё крепче сжалась. Он вскрикнул, что ему больно. А я только оскалился, как пёс бешеный, и захрипел:

— Говори, Семён! Говори, а то к Николай Николаичу отправимся вместе!

У него аж слёзы на глазах выступили. Он-то помочь хотел, спасти, а я! Не знал ещё тогда Сёма, что намёками да вздохами людей не спасают.

— Нельзя… Нельзя такое советскому человеку говорить! — кричит сквозь слёзы.

А я молчу. Уставился ему в глаза своими краснющими да воспалёнными, и молчу. Не знаю, сколько я так стоял перед ним. Мне кажется, что час точно. На деле-то, наверное, минута пройти не успела. И он захныкал:

— Паскудники! Паскудники до вас добраться хотят!

Я ему в ответ:

— И без тебя знаю, что паскудники! Ты мне имена назови!

А он как взвизгнет:

— Нет у них имён! Так и зовут все Паскудниками! Считайте, по батюшке!

Вырвал потом он руку из когтей моих, да и умчался куда-то. Догонять его я, понятное дело, не стал. Да и не смог бы. Зато по какому-то наитию отправился к Николай Николаичу. Зачем? Сам не знаю. Захотелось, наверное, душу излить.

Прихожу я к нему, а он кофей пьёт. Я уж думал, позабыл этот запах, не помню, когда последний раз пил до того. Спрашивать, откуда он раздобыл такую ценность, я постеснялся, а он отчитываться не стал. Усмехнулся только в усы, заметив моё удивление. Угостил чашечкой, добрая душа, усадил за стол. Смотрит на меня и вид делает, будто всё у нас хорошо. Будто не замечает он, что я за несколько недель лет на двадцать постарел…

Попили мы с ним кофейку, поболтали о текущих делах каких-то. Я хоть как-то взбодрился. И тут он меня спрашивает:

— С вами всё в порядке, Сергей Васильич?

Быстро спрашивает, чтобы я с духом собраться не успел. И я, должно быть, от растерянности, ему так же в лоб отвечаю:

— Николай Николаич, а кого в здешних краях Паскудниками по батюшке называют?

Ну, что в голове вертелось, то язык и выдал. Тем более, Николай Николаич-то из тамошних мест родом. Должен был знать. Это я всё уже потом придумал, все эти объяснения свои. А если бы тогда он у меня в ответ поинтересовался, зачем я спрашиваю — разговор бы наш и иссяк. Но вышло иначе.

Он откинулся на спинку стула, глаза прикрыл и задумался. Молчал долго. А потом ответил:

— Неужто до сих пор про Паскудникова помнят?

И рассказал мне историю. Давным-давно, первым владельцем той самой усадьбы, где нас расположили, был купец. Очень богатый, а фамилия у него была Скудников. И была у купца проблема. Не мог он никак наследников себе завести. Детки рождались, да только все как один — мёртвые. И это его, понятное дело, угнетало.

Первым делом он молиться попробовал. В то время все проблемы так решить пытались. Да только бог на молитвы-то разве что в священных книгах отвечает. Отчаялся тогда Скудников. И решил обратиться к тому, кто посговорчивее. К дьяволу, то есть. И дьявол ему вроде как вылечил все проблемы по этой части. Начали у купца детки рождаться. Живые.

Только беда в том, что детки эти — и не люди были вовсе. Через месяц после рождения у них клыки отрастали и полоса шерсти по загривку, до самого копчика. Глаза раскосые, изжелта-красные…

Боялся их Скудников. Но не настолько, чтоб надежду потерять. Уверен он был отчего-то, что, если долго пробовать — обязательно родится у него обыкновенный мальчик. Так они и плодились у себя в усадьбе, как мыши. Раз в год жена ему рожала, приходить в себя не успевала. А приплод был — по трое за раз!

Не знаю уж какими путями, прознал народ про то, что там творится. И прозвали купца Паскудниковым, переиначили фамилию его. Бояться его стали. Каждый раз, как он в городе появлялся, спешили все по своим домам прятаться. А он мрачнел год от года и дичал, сам стал на зверя походить. Прислуга от него разбежалась… Да они же, должно быть, и разболтали о том, что этот купец у себя дома вытворял.

Терпели его, терпели… У нас же как терпят. Ждут, пока моченьки хватает, а там уж баста! Вот и Паскудникова этого решили в расход пустить. И отродье его заодно. Собрались мужики, кто посмелее, и отправились к соседу. Только ни одного ребёнка, или кого там, в доме не нашли. Самого купца, да жену его, и всё. Одичавшие оба, как собаки. В грязи да рванье.

И решили с ними по-простому вопрос. В народных традициях. Вздёрнули обоих на воротах усадьбы и красного петуха пустили…

Потом в доме этом и другие люди жили. Восстанавливали, обживались. И убирались через год-два оттуда. Нехорошее, говорили, место.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Заставил меня рассказ Николая Николаича задуматься крепко. Я его за кофей поблагодарил, да побежал к себе в комнату. Уселся там за стол, разложил все три записки перед собой. Смотрел на них,