Redrum 2017 - Евгений Олегович Шиков

Петро протирает глаза — Горпина накрывает кружевной накидкой люльку. Он быстро крестится и возвращается на лежанку.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Вон ту выкатывай, — хозяйка, подсвечивая сверху, указывала под лестницу. В погребе темно и узко, толком не развернешься. Петру лезть туда совершенно не хочется. — Прицепишь кадку, и дело пойдет. Поднимать ведром землю мы с Тарасиком и сами можем, только долго это, и запас воды кончается.

Из погреба веяло холодом и чем-то сладковатым.

— Перельешь рассол и подавай. Ту не тронь, остолоп! — Горпина ударила кулаком по распахнутой ляде[7]. Петро пригнулся, за шиворот посыпалась побелка. — Вылазь!

Поменялись местами: парубок держал каганец, а хозяйка ворочала бочки.

— Нелегко тебе, поди, ма… Горпина. Без мужа и еще с дитем?

— Маслишься? Вот докопаешь колодец — значит, настоящий казак. А то ночью вы все горазды… Принимай!

Когда кадка была поднята, Петро не поверил глазам. На дне сплелись в клубок мертвые змеи. Ужи или гадюки — неизвестно. Без голов, с содранной шкурой, они все равно вызывали ужас и отвращение.

— …А Тарасик бошки им рубает и домой несет. Потрошит ловчей меня, солью натирает, пересыпает травами и перцем — не может без солонины.

Похоже, там еще была жаба и голый, со вспоротым брюхом, еж. Петра затошнило. Приходилось, конечно, есть одну лободу и щавель, но всяких гадов?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Копает Петро усердно. После горячей ночи с Горпиной духота в колодце не такой страшной кажется. Деревянный журавль кланяется, опуская клюв в узкое жерло, скрипит серая, в длинных трещинах, жердь. Парубок нагружает кадку глиной, Горпина поднимает, переворачивает. Вокруг оголовка изрядно насыпано.

Отчаянно хочется пить, но вида не подает хлопец, все копает и копает. Когда лопата не может взять плотный грунт, в ход идет железный лом, тяжелый и острый.

Петро, запыхавшись, задрал голову. Ну, сколько до сруба? Аршин так до десяти. Глубоко, а все равно жарко, словно в бане, правда, без пара. И как ни крути, ад здесь, на грешной земле, где палит огнем солнце, вода желанней и слаще кагора, и нет никакого рая, обещанного рыжим попом из Верхней Камышевахи. Попробовал бы он вдолбиться в твердое, будто камень, дно! А еще надо быть начеку — мало ли, разогнется поржавевший крючок и полетит на маковку груженая бочка. Увернуться, считай, некуда. И не выбраться без подмоги, в особенности, если журавль поднял клюв с кадкой, как сейчас.

Зато можно передохнуть — Горпина отошла покормить мальца. Странный он все-таки, точно звереныш. А ведь лица его он так и не видал. Одни ноги. Хотя какие ноги — копыта. Как он топотал подле хаты!

Петро передернул плечами. Это ведь и в пыли Тарасик валялся — больше некому. Свинья свиньей, разве что не хрюкает; все рыскает в поисках добычи. Интересно, а говорить он умеет? И тут Петру сделалось плохо. Перед глазами заколыхался ковыль — не разглядеть, кто притаился. Дышит тот, кто притаился, часто-часто, вбирая воздух ноздрями. Следит. Всматривается, выискивает подходящий момент для броска. И только дашь слабину…

Наверху послышался шорох. И сопение — точь-в-точь, как в степи ночью. И шепот, как шелест ковыля.

— Мамо, солонина в колодце?

— Тихо, Тарасик.

— Мамо… Солонина, как батько, в кадке?

— Еще нет. Пускай до воды докопает.

У Петра глаза навыкате. Свесившись в колодец, на него уставилось свиное рыло. Глазки маленькие, недобрые; из раскрытой пасти, с коричнево-желтыми клыками, тянется слюна. Алчно подрагивает грязно-розовый пятак, иссеченный ссадинами и шрамами, бездонные черные дырки с шумом втягивают воздух.

— Солонина, — прошептал Тарасик, и детская ладошка пригладила окрашенные в красное шерстинки вокруг пасти. — Копай быстрей, солонина.

Парубок засучил ногами, вжимаясь в стенку колодца. Ноги отчаянно скользят по глине, льется пот по груди, та ходит ходуном от бешенства неведомой силы, выгибающей тело в дугу. Петро хватается за горло, хрипит.

Свиное рыло искривляется в жуткое подобие улыбки, когда хлопец уже не дышит. Его русые волосы стали белее снега, голова упала на плечо, язык вывалился, в уголке перекошенного рта показалась слюна…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

А вода в колодце так и не появилась. Может, ушла она вся, чтоб накрыть днепровские пороги — туда, где плотина. Может, еще что.

Солончаки кинулись на степь, высасывая жизнь до последней капли. Суховеи засыпали пылью колодец, обрушились все до единой мазанки, и упокойная тишина, как саваном, покрыла Беленькое. Ничего и никого не стало в округе. Но порой, в душную июльскую ночь, выглянет из-за туч рогатый месяц, будто высматривая случайного путника в умирающей степи.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Александр Подольский

К кошачьей матери

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Рассказ появился на свет исключительно из-за образа героини. В какой-то момент мне просто захотелось написать что-нибудь не слишком серьёзное со старушкой-кошатницей в главной роли. Я сел за клавиатуру, начал набрасывать обстановку, а тут и сюжет в голове созрел».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

У пенсионерки Аглаи Петровны всегда было много кошек. Они скрашивали её одиночество, наполняли жизнь приятными заботами, а заодно и оберегали от злых духов. Когда имеешь дело с потусторонним, помощь не повредит.

Колдовством Аглая Петровна промышляла не часто: силы уже не те, да и времена изменились. Теперь ведьмы консультировали клиентов в Интернете и наводили порчу по фотографиям из соцсетей, а у неё не то что электронного кошелька — даже компьютера не было.

Хорошо, хоть сплетни и соседские рекомендации выручали.

Когда местная ребятня, дрожа от страха и протягивая мятые сторублёвки, попросила спасти издыхающую собаку Жульку, Аглая Петровна не смогла отказать. Она ни разу не пробовала возвращать с того света — не тянула назад тех, кто уже подошёл к черте, да и не верила, что ей это по силам. Но слёзы в глазах детишек сделали своё дело.

Древнюю книгу заклинаний, написанную одним безумным арабом, Аглая Петровна старалась лишний раз не трогать. Больно уродливым было издание, а от переплёта и вовсе пованивало мертвечиной. Однако задача была не из лёгких, поэтому ответ пришлось искать именно там.

Аглая Петровна всю ночь