Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу

Дашу не из детского дома, причем по ее собственному горячему желанию, а украла самым коварным образом из царского дворца. Все было не так и не то – еда, обновки, развлечения. Даже Нэлла, с ее любовью к протестам, порой косилась на сестру в недоумении. Суп Даша принципиально не ела. Воду ни в коем случае не пила. Никакой рыбы, никакой печени и тем более овощей. Какая еще каша?! Не хочу и не буду! Смертельно устав уговаривать и слушать в ответ отповеди про «дерьмо», я договорилась с самой собой по принципу: есть захочет, поест. Самое сложное было перестать беспокоиться о том, что у Даши будет болеть желудок, разовьется язва, пошатнется здоровье на почве неправильного питания.

Если дома было только то, что Даша считала «несъедобным», она запросто ходила голодной и день, и два. Пила молоко, и на этом все. Я знала, что в детстве она переживала периоды, когда еды не было по нескольку дней подряд, и это странным образом не испортило ее желудок, зато приучило к долгому голоданию. Но если в доме появлялось то, что Даша любила, блюдо съедалось с бесконечными добавками и без остатка. Не важно, что семья в итоге этого приступа обжорства останется голодной. До этих мыслей – о других людях – было еще минимум несколько лет. С кровной мамой она так и жила: «то густо, то пусто». Когда отец приносил матери с завода, где работал, колбасу и сосиски, еда была. Даша наедалась впрок. А если холодильник оставался пустым, да еще и мама пропадала бесследно на несколько дней, нужно было продержаться без пищи. Даша это умела.

И в этом поведении не было ее вины, так оказалась устроена ее прежняя жизнь.

Я заметила, что следом за ней и Нэлла, и даже маленькая Даша, начали жадно поглощать то, что у них считалось вкусным. Потому что если сразу не съесть, то через час уже ничего не будет – Даша придет и доест. Она ела до тех пор, пока сковорода не пустела и не оставалась, грязная, стоять на плите. Помыть за собой посуду в голову ребенку по-прежнему не приходило. Первые месяцы я и объясняла, и просила питаться нормально, но все это было бесполезно. «Еда не предаст, – постоянно повторяла она и добавляла: – В отличие от людей». И невозможно было ничего с этим сделать – привычку многих лет жизни не перестроишь за несколько месяцев. Я поняла, что единственный способ выжить самой и не разрушиться – перестать нервничать из-за пищевых нарушений ребенка. От голода Даша не умрет, это уже проверено, а все остальное должно настроиться постепенно, нужно беречь силы и ждать. А иначе, если упорствовать, можно сойти с ума.

Главной моей задачей стало сохранение самой себя в трезвом уме и твердой памяти. Но даже это давалось с большим трудом, отнимало много сил.

Пищевые нарушения – один из самых распространенных признаков неблагополучия ребенка. «Отучить» и «переучить» силой не получится: в питании зашит вопрос жизни и смерти. Можно только терпеливо ждать, когда ребенок сможет перестроиться и поверить: еда, даже самая любимая, не закончится и никуда не пропадет.

Именно с силами у меня снова в период адаптации Даши Большой начались серьезные проблемы – их неоткуда стало брать. Я разрывалась между новой работой в фонде и домом, в котором все теперь было вверх дном. Раньше ежевечерние разговоры с Денисом давали энергию, а благополучные супружеские отношения возвращали к жизни после тяжелого дня. С приходом Даши пропало все – и беседы, и совместные выходы в свет, и даже секс. Мы больше не находили времени друг для друга. Снова, как и много лет назад, начали жить, словно соседи по квартире. Это добивало. Я не хотела возвращаться в те темные времена, мне нужен был муж!

Конечно, во всем происходящем я снова винила только себя. А моя мама, неосознанно пользуясь случаем, подливала масла в огонь.

Впервые серьезно они «схлестнулись» с Дашей первого сентября. Для мамы День знаний – великий профессиональный праздник. В том году она как раз в конце августа приехала к нам погостить на пару дней. По традиции, приготовила праздничный ужин, испекла пирог. И когда Даша вернулась из школы, хорошо поставленным преподавательским голосом изрекла:

– Даша, поздравляю тебя с Днем знаний!

Дальше случилось страшное. Даша метнула в бабушку злой, острый как нож, взгляд, швырнула в угол рюкзак, скинула кроссовки и метнулась в свою комнату.

– Да пошли вы все!!!

Проорала она, прежде чем захлопнуть за собой дверь. В ее голосе я слышала рыдания. Мама от горькой обиды расплакалась следом. Я не знала, кого из них начать утешать.

– За что она так? – всхлипывала мама. – Я старалась. Пирог испекла.

– Прости, пожалуйста, – я пыталась все объяснить, – у Даши мама первого сентября попала в тюрьму. Для нее это день траура, а не праздника. Мне нужно было догадаться, что может быть такая реакция. И тебя предупредить.

– Но я же не виновата! – не унималась мама. – Не я жрала наркотики, не я ее бросила!

– Мама, это вообще не про тебя! Не надо так говорить!

– Тогда пусть ведет себя как положено! – требовала мама. – Она вам села на шею!

С того момента война между названой бабушкой и внучкой разгоралась с каждым днем. Мама стала все чаще проводить со мной душеспасительные беседы.

– Я тебя предупреждала!

– О чем конкретно? – Я вскидывалась мгновенно: нервы и без того были накручены до предела.

– Плохая девка, – с видом эксперта выдала мама, – испорченная.

– Мама, ну что ты такое говоришь?!

– Вижу ее насквозь, – мама не унималась, – сколько волка ни корми…

– Да при чем тут какой-то волк?! Ребенок только пришел в семью, адаптация в самом разгаре!

– Ты что, слепая? – Мама тыкала указательным пальцем в сторону Дашиной комнаты. – У нее злые глаза!

– Тебе это кажется, – шипела я, – не говори так, Даша может услышать!

– И что? – Она повышала голос до демонстративного тона, чтобы Даша услышала наверняка. – Ей-то все равно. Она никого не любит, кроме родной матери, которая сидит в тюрьме!

– Гос-с-споди! – Я хотела только одного: провалиться сквозь землю. – Eй больно, ты понимаешь?

– Я понимаю только то, что ты испортила жизнь себе и своей семье.

Вот с этим утверждением невозможно было поспорить.

Я потом долго сидела, закрывшись в спальне, и прокручивала в голове каждое ее слово. Мама, как и многие другие люди ее поколения, не понимала, как сильно разрушает ребенка жизнь в детском доме. Как важен стабильный контакт с родителями. Я-то многое испытала на собственной шкуре с Нэллой и потом получила объяснения всем нашим трудностям во время учебы в ШПР. А мама никаких специальных курсов не проходила. Того, что успевала пересказывать я, видимо, было мало.

Даша прекрасно чувствовала отношение моей мамы и отвечала ей взаимностью. Неприязнь окружающих Даша сканировала четко и тут же отражала ее как зеркало, усиливая эффект в несколько раз. В моменты, когда я отчаивалась и переставала верить в счастливый исход нашей семейной жизни, Даша с утроенной силой набрасывалась на меня. Словно пыталась проверить, жива я еще или нет, чувствую что-то или уже окаменела. Странно было, что она так легко считывала в людях негативные эмоции, но не могла угадать других, лучших чувств. Или просто боялась в них поверить? Иначе давно бы уже разглядела мое отношение к ней.

Несмотря на весь ужас совместной жизни, постоянные обиды и душевные раны, я желала Даше только добра. Прошло совсем немного времени, и я уже любила дочь какой-то необъяснимой любовью – пока еще юной и болезненной. Той, которая оберегала и защищала, но не позволяла присвоить себе. Это было очень сложное чувство. С множеством ограничений и нюансов. Временами на меня накатывало отчаяние. Казалось, я никогда не сумею пробраться сквозь эту броню, физически не доживу до ответных чувств…

Дети безошибочно улавливают и отражают чувства взрослых людей. Им даже не нужны слова, чтобы понять, кто и как к ним относится. Но опыт предательства и ненужности очень часто мешает сиротам поверить в то, что их могут любить. Они ставят против любви защиту.

В тот день Даша закрылась у себя в спальне.