Моя полосатая жизнь: Рассказы оголтелой оптимистки - Нина Витальевна Зверева

что открыл секрет женской красоты. Я шла по коридору Центрального телевидения, понурив нос. Там у меня было не только хорошее, иногда мои программы не брали. И вот бреду я по коридору, а навстречу гарцующей походкой Сагалаев:

– Нина, что такое с тобой? Я сначала тебя не заметил. Запомни: красивая женщина – это уверенная в себе женщина. Неуверенная женщина не может быть красивой.

Сказал и побежал дальше. Я плечики расправила, нос подняла и подумала: «Ух ты, как интересно». Вспомнила несколько женщин, которых я считала красивыми, – они все очень уверенные. Черты лица, фигура – это другое. Но когда уверенность прет – это завораживает. И это был третий урок от него.

У нас с ним была одинаковая расстановка приоритетов: семья на первом месте. При всей занятости, востребованности, яркости профессиональной жизни для него всегда на первом месте были жена и дети. Он очень любил свой большой дом, свою большую семью. Внуков обожал, все время мне про них рассказывал, показывал фотографии. И в семье его, конечно, боготворили. И боготворят.

Вот такой человек встретился на моем пути. И его роль в моей жизни трудно переоценить.

Глава 4

Мой напарник Сладков

Уже много лет, как на земле нет Михаила Анатольевича Сладкова, моего друга, напарника, с которым вместе работали 27 лет, всю нашу молодую жизнь. Я вспоминаю Михаила в операторском жилете, с тяжеленной камерой на плече и неизменной улыбкой на лице. Улыбались у него одновременно и голубые глаза, и усы.

Без усов я его не видела, иногда с удивлением посматривала в его паспорт во время командировок, потому что безусый он был, конечно, совсем другим. Я его узнала, когда он был уже с усами – во всех смыслах этого выражения.

Но у Михаила, кроме операторского, подтянутого «выглянда» (любил он это словечко), был еще и невероятный голос. Бархатный.

Петь он не умел. Он был воцерковленным человеком, и его одно время звали в церковный хор, но выгнали оттуда, потому что «медведь на ухо наступил». А вот говорил он невероятно красивым голосом. Когда на занятиях по риторике я рассказывала людям, насколько важен голос, то неизменно обращалась к нему:

– Миша, оставь камеру, пожалуйста, выйди перед публикой.

И он, поставив аккуратно камеру, походкой усталого льва, которой владел в совершенстве, выходил перед аудиторией. Сколково, например; в зале человек восемьсот, но ему было привычно – телевизионный оператор, работал на сцене, концертах, спектаклях. Вообще это был человек, который мало чего боялся. Он выходил и говорил:

– Неугомонная Нина Витальевна иногда заставляет меня, как вот и сегодня, продемонстрировать свой голос. А о чем я говорю – и вам, и ей, в принципе, все равно. Я еще недостаточно продемонстрировал голос? Вижу, что недостаточно. Хорошо. Тогда я скажу свой секрет. Чтобы иметь такой голос, надо много пить, курить и волочиться за женщинами.

И под гром аплодисментов уже героем дня он возвращался к камере.

Откуда это все появилось – некая театральность, прекрасный русский язык, владение голосом, светские манеры? Ну, во-первых, от родителей. Папа – гример нашего оперного театра, заслуженный работник культуры, человек, который мог сделать из старика юношу, и наоборот. Мама – балерина. Говорили, у них был потрясающий роман, однажды соперница его мамы плеснула в нее какой-то жуткой кислотой, слава Богу, не попала.

Мишина мама пережила сына, отпраздновала 100-летний юбилей. Его уход, конечно, стал для нее огромной трагедией. А его взлет, когда он стал академиком Российского телевидения, уважаемым человеком, который вырастил целое поколение операторов для региональных компаний, был для нее огромным счастьем.

Она всегда оставалась балериной. Михаил всегда рассказывал про маму, что она моет пол, не сгибая колени, – в 80-то лет! Торт на 100-летие дети и внуки сделали ей в виде балетной туфельки.

В детстве лето Миша проводил с родителями на гастролях, зимой – за кулисами. Это, конечно, тоже очень сильно повлияло.

Он всегда был не очень советским. Не вступил в комсомол, не говоря уже про партию, считал, что мы люди разного менталитета, потому что я была активисткой, комсомолкой, потом секретарем партийной организации Горьковского телевидения. Он же отказывался от всех должностей, общественной нагрузки и жил всегда немножко сам по себе, в своей системе координат.

Кандидат в мастера спорта по баттерфляю, широкоплечий красавец. Правое плечо у него было довольно заметно выше левого, как у многих телевизионных операторов. Вес камеры доходил до 17 килограммов, таскать такую технику, держать кадр, не шевелясь, – это колоссальная нагрузка. Ему она была по плечу.

Однажды Михаил, которому на тот момент было около 20, привел в наш Горьковский дом моделей сестру Ольгу. Она очень хотела быть манекенщицей, но ей не хватило роста. Мужчина, который проводил кастинг, заметил Михаила и начал уговаривать его пойти в манекенщики.

– Я хулиган, какие там манекенщики, – отказывался он.

И тот объяснил, что его научат держать тело, красиво двигаться и элегантно выглядеть. А Михаилу это всегда нравилось – мама модница и красавица, отец этакий лорд. Отсюда, пожалуй, и его походка – летящая, гипнотизирующая, с камерой на плече или без.

Школу он окончил неплохо, потому что был умным. Потом даже поступил в университет, но учился недолго, ушел слесарем на завод. И сбежал оттуда монтировщиком в театр, потом осветителем, потом ассистентом оператора. Прошел все квалификационные комиссии – тогда надо было четыре года показать себя в профессии, чтобы получить следующую категорию. Он рос в профессии, но отказывался работать главным оператором, хотя всегда был лучшим. Я так считала, и не одна я.

Однажды, когда он был еще ассистентом оператора, набирали людей для организации телевидения в далеком полярном городке Видяево. Так случилось, что Брежнев навестил Видяево в те далекие советские годы, подводники ему сказали, что им не хватает телевидения, и вот было решено открыть там телецентр.

Опыт у Михаила был уже очень большой, ему хотелось попробовать себя. Так он оказался в Видяево. Вслед за ним приехала девушка его мечты, они поженились, у них появилась дочка Наташа. В ночь, когда она родилась, почему-то не работал роддом, и Михаил принимал роды у собственной жены. Дочь, которую он первым взял на руки, стала главной его любовью и смыслом жизни.

В этом отношении он был похож на израильских отцов. Я ими всегда любуюсь, когда бываю в Израиле, мне кажется, они особенные. На пляже мамы болтают друг с другом, а мужчины возятся с детьми. Учат их плавать, строят песочные замки, причем не только со своими. Нежное, чуткое, фантастическое отношение к детям. У Михаила было такое же.

Он никогда не был привязан к материальному. Они с женой приехали из Видяево в Горький просто на побывку, и его тут же пригласили на Горьковское телевидение, уже с хорошей операторской категорией. Они оставили в Видяево свою квартиру со всеми вещами – и осели в Горьком.

Иногда я давала ему задачу максимально художественную:

– Миша, нужен образ – чего-то перемолотого, но оживающего.

Он думал, искал, а потом вдруг приходил ко мне с камерой: «Посмотри картиночку, может, что-то получилось». Я смотрела в камеру и смотрела в видоискатель. А там мощные колеса поезда перемалывают тополиный пух, превращают его в непонятную желто-белую массу, но часть пуха взлетает. И светит солнце. Эти кадры так и остались для меня примером невероятной художественной метафоры. И таких кадров было