Дочь самурая - Эцу Инагаки Сугимото

Нашу тихую комнату освещал только отблеск углей в печурке; бабушка рассказала мне, как в этот самый день шестьдесят лет назад покинула свой дом в далёкой провинции и отправилась к жениху в Нагаоку. Большинство женщин её положения каждый год навещали родительский дом — то были длинные, величественные процессии, — но с той самой минуты, как бабушка села в свадебный паланкин, она никогда уже не увидела ни родных, ни родительский дом, хотя в Новый год и летние праздники посылала к ним гонцов с весточками и подарками. В те годы медленных путешествий расстояние измеряли временем, а не километрами, и путь её длился долго. Она оставила отчий дом в ночь полнолуния, а когда её паланкин внесли в ворота дома её мужа, в небе снова стояла полная луна.

— Мне было столько же, сколько тебе — четырнадцать, — сказала бабушка, — и когда наша процессия шагала по незнакомым провинциям, переваливала через горы, переходила широкие реки, я задумывалась о многом. Я заехала дальше Киото, и у въезда в каждую провинцию пришлось подолгу ждать, пока чиновники обменяются документами и получат для нас пропуска. В такие минуты моя няня всегда приходила и сидела со мной в паланкине, к тому же с нами были копьеносцы и шестеро носильщиков: бояться мне было нечего. Но мир казался мне большим и очень странным. И люди, среди которых мне предстояло жить, отличались от моих родных. Их обычаи были мне внове, и даже язык: их выговор и слова отличались от наших. Я будто попала в чужую страну. И в последнее время я часто думаю о тебе и о том, что судьба ведёт тебя в неведомую страну. Помни, Эцубо, — с непривычной нежностью в голосе проговорила бабушка, — не так важно, где ты живёшь. Жизнь самурая, будь то мужчины или женщины, везде и всегда одинакова: нужно хранить верность господину и храбро отстаивать его честь. В далёких краях, предначертанных тебе, помни слова своей бабушки: храни верность мужу и храбро отстаивай его честь. Это принесёт тебе мир.

Глава XI. Моё первое путешествие

Та зима в Нагаоке, как обычно, выдалась долгой. Пять месяцев мы не видели ничего, кроме снега. Ранней весной наши токийские родственники написали нам, что устроили меня в школу. С той минуты я с нетерпением ждала, когда же сойдут лавины и по горным дорогам можно будет проехать без угрозы для жизни: ведь тогда брат сразу же отвезёт меня в столицу.

Наконец дамбы[36] высохли — там снег всегда таял раньше всего, — и на прощанье мы с моими подружками из Нагаоки отправились на пикник собирать первую зелень. Солнечным утром наша компания, повязав на голову лиловые платки[37] и надев яркие юбки и нижние кимоно[38], усыпала склоны дамбы, у каждой девушки была с собой корзинка и бамбуковый нож; наш смех и весёлые крики звенели в воздухе, мы бегали по берегам каналов, соревновались, кто больше соберёт разной зелени. Впоследствии я часто вспоминала тот день как последний счастливый день моей девичьей домашней жизни.

Наконец почтальоны донесли, что все снежные утёсы, нависавшие над дорогами, обрушились и склоны свободны от снега. Вскоре настал день отъезда. Радость мешалась в моём сердце с печалью, слёзы туманили взор; я попрощалась с матушкой и досточтимой бабушкой, и Иси усадила меня в рикшу. Две наши повозки и лошадь с поклажей — её вёл под уздцы работник — миновали наших друзей (выстроившись в два ряда, они кланялись нам на прощанье) и отправились в восьмидневное путешествие в Токио.

Большую часть пути мы проделали в рикшах, меняли их от города к городу, но иногда ехали верхом. Седло у меня было высокое, формой напоминавшее короб; брат и работник приладили на спину моей лошади двойную корзину и закрепили верёвками. С одной стороны сидела я, с другой крепился багаж. Когда мы поднимались по крутым и извилистым горным дорогам, я могла, наклонившись в седле, любоваться рыбацкими деревнями вдали, на побережье. Но куда интереснее было по пути смотреть на расположенные за глубокой долиной пологие холмы с рисовыми террасами, участками необычной формы, напоминавшими узором кашаю, шёлковое одеяние буддийского монаха. В каждой деревушке с крытыми соломой хижинами было синтоистское святилище, установленное высоко среди деревьев, а в низине подле ручья крутилось большое узкое колесо рисовой мельницы. День был такой ясный, что я видела, как неуклюже кивает головой буйвол, влекущий деревянный плуг по бороздам рисового поля, я даже видела алый цветок меж складками полотенца, которым повязал голову шагавший за буйволом работник. В те дни украшать себя живыми цветами было не принято, их приносили разве что мёртвым, и я догадалась, что работник отнесёт цветок домой, в святилище. Интересно, какой у него дом.

Кажется, на третий день пути я осознала, что мы покинули снежную провинцию. В городках над тротуарами не было навесов, а на соломенные крыши домов не клали тяжёлые камни, чтобы уберечь от лавины. Да и дома здесь были непривычно голыми, как лицо замужней женщины, которая только что сбрила брови. Но всё-таки снега ещё виднелись вдали; обходя гору Мёко, мы заметили немало снежных участков и заносов. Рикши сказали нам, что снег здесь лежит до июля.

— А с вершины, — добавил мой брат, — видна Фудзи-сан…

С замиранием сердца я повернула голову: мне на миг показалось — такая глупость! — что я возле священной горы, которую и не чаяла увидеть своими глазами. Но брат добавил: «…и тогда, если повернуться и посмотреть в противоположную сторону, увидишь равнины Этиго».

Душу мою наполнил глубокий и пылкий трепет.

— Мы так далеко от дома, — ответила я еле слышно.

Брат скользнул взглядом по моему угрюмому лицу и рассмеялся.

— А если посмотришь вдаль, за Этиго, увидишь остров Садо. И если Мацуо не оправдает твоих надежд, вот тебе мой совет.

И брат весело пропел старинную песенку:

Никуи отоко-ни кисэтай сима ва

Роягоси-ни Садо-га сима[39].

Меня поразило, что брат осмелился спеть песню простых слуг, и вдвойне поразило, что он позволяет себе шутить серьёзными вещами, и когда наши рикши продолжили путь, лицо моё оставалось таким же угрюмым.

Некогда на остров Садо высылали преступников; простые люди считали его краем света. Эта шуточная песенка, популярная у крестьянских девушек, — угроза подарить неугодному ухажёру не хакама, обычный дар невесты жениху, а одежды каторжника; девушка как бы говорит: «Я молю богов отправить немилого по бурному морю