Возвращение на Большой Каретный - Анатолий Борисович Утевский

как это ни жестоко, в детстве мы играли в войну. И, конечно же, настоящие фронтовики были для нас идеалом. Наверное, поэтому Володя с малых лет подражал отцу, который прошёл всю войну. Ведь недаром он просил сшить себе форму, «чтобы всё было как у папы», и непременно сапоги. А потом он сдружился с дядей — Алексеем Владимировичем (братом отца), одарённым человеком, в прошлом военным, фронтовиком, а потом литератором.

Володя обладал ещё одним даром: он умел слушать. Причём не только слушать, но и пропускать сквозь себя услышанное так, что оно становилось как бы его собственным, им пережитым. Его болью и радостью.

Он внимал рассказам дяди, и кадры военного лихолетья обретали для него документальность прошлого, становясь как бы и его годами. Говорят, когда Алексей Владимирович услышал песню «Штрафные батальоны», то сказал: «Это надо же: как будто воевал!..»

Володя многих удивлял вот такой способностью — проникать в мир времени через собственные ощущения и передать их в виде песен и стихов. Когда в 1960-х годах появился его так называемый «Военный блок песен» (песни о Великой Отечественной войне), большая часть военных считала, что Высоцкий воевал. А как было думать иначе, если он сам говорил: «Я — Як-истребитель»?

Мой давний товарищ Данил Корецкий, полковник милиции, доктор юридических наук, профессор, академик, автор более 160 научных трудов, более 15 книг, изданных и в России и за рубежом, лауреат многих премий в области литературы, в том числе и от МВД, поделился со мной своими мыслями о «военном» цикле песен Высоцкого, и часть из них я решил воспроизвести в этой книге.

«Война крепко затронула нашу семью, — рассказывал Данил Корецкий, — все мужчины Корецкие воевали на передовой, только на «передке» никто не задерживался дольше шести месяцев: или убьют, или ранят.

Мой дед был пехотинцем, в нём сидело несколько пуль и не хватало фаланги указательного пальца; отец в восемнадцать лейтенантом командовал пулеметным взводом, последствия ранений и контузии сделали его инвалидом второй группы; старший брат отца был лётчиком-истребителем, на его счету было много фашистских самолётов. Однажды сбили и его: он приземлился с парашютом на нейтральной полосе, за ним охотились фашисты, но нагни танкисты сумели его отбить (позднее он пал смертью храбрых в воздушном бою). Он писал стихи, и были у него такие строки: «.. Что ж, жизнь, прощай, и в штопоре машина несётся вниз, там ждет её земля. Раздался взрыв, и вспыхнули обломки, и труп пылающим бензином обдало… Когда к машине люди подбежали, там был лишь пепел, больше ничего…» Когда я слушал «Як-истребитель», казалось, что их сочинил мой дядя или ведомый, прикрывавший на «Яке» хвост дядиной машины. А песни Высоцкого про пехоту, чёрные бушлаты, «особиста» Суэтина убедительно подтвердили рассказы отца о фронтовых буднях, которые резко отличались от бравых лубочных картинок «всенародного подвига». Перезаписывая друг у друга проникающие в самую душу песни, мы пытались выяснить, а кто же он такой — Владимир Высоцкий? Официально это имя замалчивалось, а слухи ходили разные: от «бывший летчик (снайпер, подводник, разведчик)» до «блатной (штрафник, осужденный)». Наконец узнали: оказалось — ни то ни другое — артист, сочинитель, бард…»

.. Однажды в прекрасном отеле в Сочи у Высоцкого украли вещи, но вскоре вернули с запиской — мол, «прости, Володя, произошла ошибка». Уркаганы считали его «своим» парнем. Впрочем, «своим» считали Высоцкого и лётчики, и шофёры, и альпинисты…

Иной раз, слушая песни Володи, мы вдруг осознавали, что та или иная его песня, несомненно, появилась благодаря тому или иному факту нашей общей биографии. Ну, например. Недалеко от нашего дома на Большом Каретном находился цирк — на Цветном бульваре. В то время этот цирк был единственным в Москве, поэтому не удивительно, что мы с Володей Высоцким и Лёвой Кочаряном захаживали туда. Помимо цирковых представлений там иногда проходили финалы первенства СССР по боксу. Но Володе больше нравились клоуны, акробаты, фокусники. Особенно он любил выступления Кио: его красочный иллюзион производил на Володю (как, впрочем, и на всех зрителей) большое впечатление. Помните строчки: «Ой, Вань, гляди, какие карлики!..» — это о лилипутах, которые работали в аттракционе Эмиля Теодоровича Кио, а затем и его сына Игоря.

К слову, о боксе. Наш общий с Володей товарищ, Борис Зазерский, тоже работал в Театре на Таганке главным администратором. В молодости он всерьёз занимался боксом и даже имел разряд. Володя знал об этом и как-то попросил Бориса показать основные боксёрские позы корпуса, движения, характерные наклоны головы, стойку, положения рук и т. п. Зазерский согласился, и они вдвоём несколько дней подряд «боксировали» в театре!.. Володя, который схватывал всё на лету, быстро вжился в образ боксёра. И написал «О сентиментальном боксёре»:

Удар, удар, ещё удар…

Опять удар — и вот

Борис Будкеев (Краснодар)

Проводит апперкот.

Вот он прижал меня в углу,

Вот я едва ушёл…

Вот апперкот — я на полу,

И мне нехорошо! (…)

Игорь Кохановский, одноклассник и друг Володи, поведал несколько очень интересных, на мой взгляд, фактов, касающихся творчества Высоцкого. Он вспоминал, как на несколько дней к ним попала книжечка стихов Николая Гумилёва, из которой они кое-что выучили, а потом Володя достал книжку И. Бабеля (эти авторы в то время были чуть ли не под запретом) почти на месяц, и они, очарованные одесскими рассказами, говорили «языком» Бени Крика и Фроима Грача, к месту и не к месту вставляя «потому что у вас на носу пенсне, а в душе осень», «пусть вас не волнует этих глупостей» и т. д. и т. п. «Спустя много лет, — поделился со мной Игорь Кохановский, — я понял, как много из всего прочитанного и заученного в то время отозвалось в песнях Володи. Гумилёвский «изысканный жираф», к примеру, стал прототипом героя песни «В жёлтой жаркой Африке», а бабелевская строчка «чую с гибельным восторгом» полностью вошла в такой шедевр, как «Кони привередливые». Но всё это будет потом. Тогда же нам действительно жизнь ещё представлялась «зелёным лугом, по которому бродят женщины и кони», а увлечение словесностью подталкивало на робкие попытки сочинить что-то самим».

Володя часто бывал у меня дома, на Новолесной улице, и любил выходить на балкон, откуда внимательно изучал Бутырку, которая была как раз напротив, долго всматриваясь в мрачные ансамбли бутырских бойниц, где сидели подследственные. Иногда, оставаясь ночевать, он по ночам слышал крики из окон тюрьмы. Это заключенные, используя клички и блатные выражения, обращались к другим знакомым заключённым с различными просьбами и советами «не колоться на