Лехаим! - Виталий Мелик-Карамов

знаю, про что вы, герр Финкельштейн, а тато был заведующим отделом культуры нашего района. Про его оркестр бандуристов вся страна знала. Неужто вы не ведали?

– Ты меня, Тарас, не лови, в Берлин слава о бандуристах под руководством Остапа Грушко докатиться не успела.

– Так вы из самого Берлина сюды прибыли?

– Нет. Если говорить точно, из Парижа!

– Да шо вы! – и Тарас от избытка чувств развел руками.

Но тут к ним подошел пожилой оберст с двумя младшими офицерами. Презрительно оглядев Тараса, он спросил:

– Шарфюрер, вы не в курсе, здесь имеется приличный ресторан?

Фима сделал движение, будто расправил под ремнем мундир, а на самом деле мизинцем расстегнул на животе кобуру, из которой торчала рукоятка парабеллума.

– Прошу прощения, герр оберст, обершарфюрер, а приличная кухня в ресторане «Аркадия», двести метров в том же направлении, что вы и двигаетесь.

– Благодарю, шарфюрер, – ответил презирающий не только полицаев, но и гестаповцев полковник вермахта. Младшие офицеры откозыряли. Фима вскинул руку: «Хайль Гитлер!» Полковник еле поднял согнутую руку и, не прячась, скривил рот на породистой физиономии.

– Что, Тарас, скушал? Пойдем лучше пиво выпьем, детство вспомним.

И Фима, развернув полицая, пошел вроде бы рядом с ним, но все же на полшага сзади, будто его конвоируя.

– А как вас теперь называть, герр Финкельштейн?

– Я уже давно Вилли Моргенштау-цу-Вайсмастер.

– Как, как?

– Не заморачивайся, Тарас, для тебя я просто камрад Вилли.

– Дядя Вилли, а как вы сумели немцем стать? – и Тарас показал на свою ширинку.

– Так меня же обрезать не успели, родители погибли, а я в шесть уехал из нашей Канатеевки.

– В тринадцать, дядя Вилли, – аккуратно поправил Фиму Тарас.

– Ну в тринадцать, какая разница. И какой я тебе дядя Вилли, ты что, младше меня?

– Старше, герр Вилли.

Стайка мальчишек от десяти до четырнадцати лет подлетела к шагающей парочке. Пацаны вытянулись, выгибая спину и отдавая честь гестаповцу.

– Молодцы, – проникновенно заметил Фима. Он достал из черных галифе бумажник, немного в нем покопался и вручил самому старшему десять рейхсмарок.

Мальчишки отсалютовали и исчезли. Пивная была уже совсем рядом. Необычная парочка вошла в зал. К ним бросился официант, но из-за спины Тараса Фима отогнал его взмахом руки.

Друзья детства сели за крайний столик. Фима снял фуражку, Тарас – кепи, из-под которого встал торчком чуб-оселедец с полагающейся левой стороны. На правой было место ангела-хранителя. Глаза Тараса восторженно горели.

– Никакой немец не даст пацанам десять марок, – хохотнув, объявил он. – Тем более не оккупационных, а настоящих.

– А жид даст? – лениво поинтересовался Фима.

– И жид не даст, если только он не коммунист. Значит, ты, Ефим, никакой не цу Гутенморген, а натуральный сталинский шпион!

– И что дальше? – Фима не менял интонации.

– Што дальше! – все более распалялся Тарас, чуб у него буквально встал дыбом, глаза горели. – Што дальше? Пульнуть в меня ты здесь не можешь, народ вокруг! Начни я кричать, ты же будешь стрелять, а помирать мне неохота. Придется расходиться по-доброму. Ты в одну сторону, я в другую. Все равно я тебя, Фимка, найду и поквитаюсь. Жаль, Монькины родители рано сдохли. Зато сестричек левинсоновских я лично пристрелил и тебя скоро к стенке поставлю…

– Как же ты, Тарасик, поумнел, весь в батьку. Я, можно сказать, любуюсь тобой. Но сперва давай по кружечке, и выйдем на улицу вместе. Там и разбежимся. Пиво здесь настоящее, немецкое. Плачу я. Наклонись, я тебе кое-что порасскажу…

Не мог знать Тарас, что против него сидит не соседский хулиган, ставший шпионом, а настоящий опытный диверсант. Отвлекся в это время его ангел. Вот почему командир айнзатцгруппы второго отряда Тарас Грушко склонился над столом.

В одно мгновение Фима схватил товарища детства за уши и резко потянул голову Тараса на себя и вбок. Несмотря на бычью шею полицая, в ней что-то хрустнуло, и его удивленный взгляд так и застыл навсегда.

Фима накрыл голову Тараса форменным кепи и положил ее ему же на грудь, после чего встал, похлопал бывшего собеседника по плечу и направился к выходу.

– Моему камраду через пять минут принесите большую кружку пива. Пусть немного придет в себя.

Фима толкнул тяжелую дверь и, не торопясь, пошел вниз по улице, похлопывая стеком по сапогу.

Эпизод 22

Июнь 1943 года

Москва. Горючее для фау

Куранты на Спасской башне пробили пять раз. Пять утра. Моня шагал, прихрамывая, от Красной площади к Большому Москворецкому мосту. Над городом только-только утвердился летний прозрачный рассвет. Стук Мониных штиблет, со сбитым тактом из-за припадания на одну ногу, разносился эхом по безлюдным улицам, отталкиваясь от стен, мостовых и гранитных берегов набережной Москвы-реки.

Моня шел, фальшиво насвистывая песню «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…» Получалось удивительное совпадение музыки и пейзажа.

Сзади к Моне бесшумно подкрался зеленый «паккард». Только в последний момент автомобиль себя обнаружил шорохом шин об асфальт. Раздался скрип тормозов. Моня обернулся. Из «паккарда» вылез замнаркома Николай Байбаков в генеральской форме.

– Утро доброе, Моисей Соломонович!

– Здравия желаю, товарищ генерал! Здравствуй, Коля! – Моня отдал честь, приложив руку к голове, покрытой тюбетейкой, предварительно одернув толстовку с пояском, что, по-видимому, должно было означать одновременно и фамильярность, и уважение к недавно введенным погонам вместо петличек.

– Я как раз собирался с вами, дядя Моня, сегодня поговорить о необычной работе. Тут вижу, вы шагаете. Не рановато так спешить на службу?

– Да и ты, Коля, не припозднился…

– Ну я же от него, – Байбаков кивнул головой в сторону Кремля, потом показал на воспаленные глаза. – Сейчас посплю в кабинете пару часов… Как ваше исследование? Удалось что-то накопать? Есть основания для беспокойства?

Замнаркома и Моня уже перешли с Большого на Малый Москворецкий мост через Обводной канал и направлялись в сторону Софийской набережной, где находился Наркомат нефтяной промышленности.

– Изучая научные журналы тридцатых годов, я обратил внимание, что из них исчезли не только статьи, но и фамилии немецких и американских физиков. Кстати, и европейских тоже, но их могли немцы отправить в лагерь, ведь большинство из них евреи…

– Моисей Соломонович! – выглянувшее солнце заплясало на двух больших звездах, вышитых на погоне замнаркома. И, несмотря на пустой мост, Байбаков перешел на шепот: – Сейчас от товарища Сталина мне принесут пакет со сверхсекретными материалами, который я перешлю с курьером вам…

– Коля, но у меня нет допуска…

– Сейчас не до допуска. Надо разобраться, что прислала разведка из Пенемюнде.

– Откуда?

– Пенемюнде – немецкий полигон первых в мире баллистических ракет, как мы предполагаем, для обстрела Лондона. Целая группа наших ребят специально сдалась в плен, чтобы туда попасть. Получилось только у одного. Ему же удалось раздобыть образец топлива… Это жидкостный раствор. Явно нужен окислитель. Уточнить не удастся. Парень, скорее всего, погиб. Дядя Моня, вам необходимо определить формулу топлива, найти к нему окислитель. Как далеко может долететь немецкая ракета? Москва в опасности? Немцы явно прицелились на Лондон, но там расстояние всего двести километров. А если они поставят установку в Белоруссии? На Украине?

– По моим подсчетам, не успеют, – твердо ответил Моня.

– Я тоже на это надеюсь, но предусмотреть необходимо. Полчаса назад Он приказал мне: «Разберитесь и через сутки доложите!»

– Расстрелять не обещал?

– Пока нет.

Они уже подошли к высоким и тяжелым дубовым дверям большого доходного дома на набережной. Все это время «паккард» замнаркома тихо плелся за ними.

Байбаков открыл дверь, почтительно пропуская Моню вперед.

– Пакет через полчаса будет у вас, – он козырнул сержанту, стоящему у турникета, и бодро побежал вперед по парадной лестнице.

– Мне будут нужны реактивы, приборы и микроскоп, – крикнул в спину замнаркома Моня.

– Все будет, дядя Моня, – Байбаков