Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками - Коллектив авторов

ряду сидел человек с некрасивым, но необыкновенно выразительным лицом и курчавыми темными волосами; он обернулся, когда мы вошли (представление уже началось), дружелюбно кивнул отцу, потом стал слушать пьесу с тем особенным вниманием, с каким слушают только, что называют французы, «Les gens du métier», то есть люди, сами пишущие. «Это Пушкин», – шепнул мне отец. Я весь обомлел… Трудно себе вообразить, что это был за энтузиазм, за обожание толпы к величайшему нашему писателю, это имя волшебное являлось чем-то лучезарным в воображении всех русских, в особенности же в воображении очень молодых людей. Пушкин, хотя и не чужд был той олимпийской недоступности, в какую окутывали, так сказать, себя литераторы того времени, обошелся со мной очень ласково, когда отец, после того как занавес опустили, представил меня ему. На слова отца, «что вот этот сынишка у меня пописывает», он отвечал поощрительно, припомнил, что видел меня ребенком, играющим в одежде маркиза на скрипке, и приглашал меня к себе запросто быть, когда я могу. Я был в восторге и, чтобы не ударить лицом в грязь, все придумывал, что бы сказать что-нибудь поумнее, чтобы он увидел, что я уже не такой мальчишка, каким все-таки, несмотря на его любезность, он меня считал; надо сказать, что в тот самый день, гуляя часов около трех пополудни с отцом по Невскому проспекту, мы повстречали некоего X., тогдашнего модного писателя. Он был человек чрезвычайно надутый и заносчивый, отец знал его довольно близко и представил меня ему; он отнесся ко мне довольно благосклонно и пригласил меня в тот же вечер к себе. «Сегодня середа, у меня каждую середу собираются, – произнес он с высоты своего величия, – все люди талантливые, известные, приезжайте, молодой человек, время вы проведете, надеюсь, приятно». Я поблагодарил и, разумеется, тотчас после театра рассчитывал туда отправиться. В продолжение всего второго действия, которое Пушкин слушал с тем же вниманием, я, благоговейно глядя на его сгорбленную в кресле спину, сообразил, что спрошу его во время антракта, «что он, вероятно, тоже едет сегодня к X.». Не может же он, Пушкин, не бывать в доме, где собираются такие известные люди – писатели, художники, музыканты и т. д. Действие кончилось, занавес опустился, Пушкин опять обернулся к нам. «Александр Сергеевич, сегодня середа, я еще, вероятно, буду иметь счастливый случай с вами повстречаться у X.», – проговорил я почтительно, но вместе с тем стараясь придать своему голосу равнодушный вид, «что вот, дескать, к каким тузам мы ездим». Пушкин посмотрел на меня с той особенной, ему одному свойственной улыбкой, в которой как-то странно сочеталась самая язвительная насмешка с безмерным добродушием. «Нет, – отрывисто сказал он мне, – с тех пор как я женат, я в такие дома не езжу».

Глава тринадцатая.

1832–1833

… милостью окован…

1832

Здоровы ли дети? сердце замирает, как подумаешь.

1833

За тот период, о котором рассказывается в ХШ главе (с начала 1832 по август 1833 г.), в семье Пушкиных родилось двое детей: Мария – 19.V.1832 и Александр – 6.VII. 1833.

С тех пор, как семья Александра Сергеевича Пушкина стала по всем понятиям полной, глава ее не знал ни минуты покоя, никогда не думал о собственном благополучии, а только о них – жене и детях. С первых дней 1832 г. и до конца жизни величайший из русских писателей тщетно пытался отыскать хоть малый просвет в тисках материальной нужды и удушающей царской цензуры. Через восемь дней после рождения дочери Пушкин обращался к Бенкендорфу: «До сих пор я сильно пренебрегал своими денежными средствами. Ныне, когда я не могу оставаться беспечным, не нарушая долга перед семьей, я должен думать о способах увеличения своих средств и прошу на то разрешения его величества» (№ 20). Накануне рождения сына Пушкин писал брату жены Дмитрию Гончарову: «Если я умру, моя жена окажется на улице, а дети в нищете» (№ 49). Этот страх – может быть, единственный непреодоленный страх Пушкина – преследовал его неотвязно. Дети были заботой его последних лет, частью его жизни. И потому мы должны коротко рассказать об их судьбе.[286]

«ПРОШУ МЕНЯ ПОМНИТЬ»

В метрическом свидетельстве старшей дочери Пушкина сказано, что крещена она в Сергеевском всей артиллерии соборе 7 июня 1832 г. Пушкины жили тогда уже не на Галерной, а на Фурштадтской улице. Имя дали в честь покойной прабабки Марии Алексеевны Ганнибал. Маша родилась слабенькая, поздно начала ходить и говорить и стала сразу предметом общей семейной тревоги – об этом писала и мать Пушкина (см. гл. I). Надежда Осиповна печалилась: «не думаю, чтобы она долго могла жить». Мария Александровна Пушкина прожила без малого 87 лет.

Единственным первоисточником, свидетельствующим об отношении поэта к детям и жене, служат его письма. Вот что писал он о Маше.

4 июня 1832 г. – В. Ф. Вяземской из Петербурга: «… представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянии, несмотря на все мое самомнение».

Многое при внимательном чтении можно различить в этих нескольких строчках: и гордость красотой жены, и сниженное, юмористическое отношение к собственной внешности, и отцовское тщеславие, и – главное – обыкновенную радость новоиспеченного отца семейства. П. И. Бартенев, хорошо знавший Марию Александровну, говорит, что «выросши, она заняла красоты у своей красавицы-матери», а от сходства с отцом сохранила тот искренний, задушевный смех, о котором поэт А. С. Хомяков говаривал, что «смех Пушкина был так же увлекателен, как его стихи». Кстати, отцовский смех Мария хорошо запомнила – ведь ей было почти пять лет, когда он умер. Пушкинист Н. О. Лернер, успевший повидать старшую дочь поэта, говорит, что в ней «соединялась красота матери с экзотизмом отца». Однако есть и другие сведения, подтверждающие первые впечатления обрадованного родителя: верхней частью лица Маша была очень похожа на Пушкина. Впрочем, вопрос о сходстве всяк решает по-своему: одна из родственниц Марии Александровны утверждала, что та «вылитый дед Сергей Львович». Любопытно, что и сестра Пушкина О. С. Павлищева «претендовала» на сходство с Машей. В 1841 г. она писала мужу: «невестка моя хороша как никогда. Старшая ее дочь на меня очень похожа и от меня не отходит, когда я прихожу. Я тоже люблю эту девочку и начинаю верить в голос крови».

Выпишем, что говорилось о Маше в письмах отца.

22 сентября 1832 г. H. Н. Пушкиной из Москвы: «А Маша-то? что ее золотуха и что Спасский?»; 25 сентября 1832 г.: «Ради бога, Машу не пачкай ни сливками, ни мазью»; 28–30 сентября 1832 г.: «Целую Машу и благословляю»; начало октября 1832 г.: «Целую тебя и Машу»; середина мая 1833 г. П. А. Осиповой из Петербурга: «Моя дочь в течение последних пяти-шести дней заставила нас поволноваться. Думаю, что у нее режутся зубы. У нее до сих пор нет ни одного. Хоть и стараешься успокоить себя мыслью, что все это претерпели, но созданьица эти так хрупки, что невозможно без содрогания смотреть на их страданья». Но зубы, вскоре выяснилось, пока не резались – это еще предстояло.

Маша, как сказано, много болела. Отец тревожился. Часто бывал И. T. Спасский – постоянный домашний врач Пушкиных, один из лучших русских медиков того времени. Скоро Маша выправилась, росла высокой, стройной, способной к языкам и к рисованию; любила литературу и музыку. Видевший ее в 1839 г. И. П. Липранди записал: «премилая и бойкая девочка». Училась Μ. А. Пушкина в Екатерининском институте – привилегированном женском учебном заведении. До замужества была фрейлиной.

В 1841 г. Наталья Николаевна с детьми провели лето и осень в Михайловском, часто приходили на могилу Пушкина. Самое раннее из известных изображений Маши Пушкиной (рисунок Н. И. Фризенгоф) запечатлело ее стоящей рядом с матерью у дерева и глядящей вдаль. Жилось вдове Пушкина тогда трудно, и старшая дочь постепенно делалась ее помощницей во всем.

В детстве она считалась некрасивой,